за спиной слышится окрик:
— Дэй! — это мой сосед Дима Остапенко.
Поворачиваюсь к нему, он идёт в нашу сторону.
Чёрт! А если он видел?
— Кто это был? — кивает в сторону кустов, когда подходит.
Я разворачиваюсь обратно, но Макс уже и след простыл.
У Димаса проблемы со зрением, вечером он вряд ли бы разглядел, кто это был.
— Никто, — пожимаю плечами.
— Ну да, — хитро прищуривается.
Он не сдаст, сам не без греха, но вся эта история сама по себе неприятна.
Ещё и вдруг нахлынувшие ниоткуда чувства. Это неправильно… Она моя ученица… Я не могу… Не должен…
Замечаю на скамейке пустую банку из-под энергетика. Надо забрать, пока директриса не нашла, а то весь мозг вынесет.
— Будешь? — протягиваю полную банку Остапенко.
— Давай.
Глава 7
Всю ночь не спала. Зря выпила вечером энергетик, сон, как рукой, сняло. Ещё и с Гордеем всё как-то странно вышло.
Зачем он хотел меня поцеловать?
А я, почему не оттолкнула?
Наоборот, стояла и, как дура, ждала его поцелуя. Даже от воспоминаний тело закололо, а в животе что-то свернулось. Я стояла, словно заворожённая, и смотрела ему в глаза. Видела, что у него расширились зрачки, дышал тяжело, прикрыл глаза, когда к щеке прикоснулся. Совсем легко, но обожгло будто огнём. Неожиданные ощущения, раньше ничего подобного не было.
Я не потеряла контроль, прекрасно соображала, но сделать ему больно не смогла. А шанс был. Вариантов, как наказать наглеца, много. Но не сделала, не отошла, не ударила. Потому что понравилось…
А ещё из-за этого придурка, Остапенко, сорвался мой первый поцелуй.
Скотина, не мог попозже появиться?!
Макс, ты соображаешь? Ты сейчас о поцелуях думаешь? Ты ещё о потере невинности начни задумываться.
Ты же всегда была против всяких муси-пуси.
А тут парень решил тебя поцеловать и ты поплыла?
Нет! Так нельзя! Это всё не твоё.
От них лишь одни проблемы. Так что выкинь вожатого из головы. Он не для тебя. Вернее, ты не для него.
Все эти мысли роились в голове снова и снова до самого подъёма. Сегодня суббота, днём должна приехать мать, привезти кое-что из вещей и то, что я просила.
На зарядке я вялая, как зелень на южном рынке, сказывается бессонная ночь.
Гордей Петрович изредка бросает косые взгляды в мою сторону, но сразу отворачивается, если смотрю на него. Не ругается за мою медлительность. Он, похоже, тоже всю ночь не спал, видно по тёмным кругам под глазами, и зевнул пару раз.
Значит, не одна я до утра с совестью воевала. Ему сложнее, у него педагогическая этика. Узнают — заклюют. И с работы выпнут.
Радуюсь впервые, когда он решает не мучить нас утренним кроссом вокруг лагеря. Я бы упала в траву через пятьсот метров, свернулась калачиком и уснула. Жалею, что отдала ему вчера вторую банку энергетика, сейчас он бы мне пригодился, как никогда. Остальные раздала друзьям.
После завтрака есть пара часов свободного времени. Разгоняю наш курятник из спальни и закрываю дверь на швабру изнутри. Падаю на кровать лицом в подушку и сразу же засыпаю.
Просыпаюсь от громкого стука. Сажусь на кровать и пытаюсь сквозь ещё не ушедшую дрёму понять, откуда звук.
Дверь… Кто-то сильно в неё долбится. Помотав головой, тру уши руками. Кровь приливает к голове, и я просыпаюсь окончательно.
За дверью Гордей Петрович и мать. Несколько ребят стоят у входа в спальню парней.
— Ты почему не открываешь? Мы уже минут пять стучимся. Гордей Петрович дверь хотел ломать, — накидывается взволнованная мама.
— Спала, — спокойно.
— Спала? Чем ты ночью занимаешься, что днём спишь?
Я кидаю взгляд на вожатого, он опускает глаза в пол.
— Я не высыпаюсь, — вру матери в лицо. — Свежий воздух, физические нагрузки и всё такое. Вот спать и хочется.
Мать волнуется, она до сих пор живёт в страхе, что всё вернётся. Вялость и сонливость — это одни из симптомов.
— Со мной всё нормально, мам, — успокаиваю её.
Она смотрит на меня с удивлением. За последние пару месяцев я слово "мама" не произносила ни разу. С радостью смотрит то на меня, то на вожатого.
— Я заберу её на пару часов? — спрашивает у него.
— Да, конечно. Только на КПП распишись, — говорит уже мне.
— Здесь недалеко посёлок, давай туда съездим? Посидим в кафе, съедим по шашлыку, — улыбаясь, предлагает мать.
— Давай, — кидаю рюкзак на заднее сиденье её машины, а сама сажусь на переднее.
— Как тебе в лагере? Нравится? — задаёт вопросы, когда мы от него отъезжаем.
— Норм, — бросаю короткий ответ, глядя в окно.
— С кем-нибудь подружилась?
— Мам, с кем тут дружить? Все свои. Даже в отряде всё те же надоевшие рожи, что и в колледже.
— Гордей Петрович сказал, что ты вроде с Линой Макаровой подружилась.
— Ему показалось, — всё так же лениво смотрю в окно. — Она с Кирюхой шуры-муры крутит, вот и приходится общаться.
— А сам Гордей Петрович как? Хороший педагог?
— Нормальный, — раздражаюсь.
Ну, нафига о нём-то говорить?!
— Его мама сказала, что он университет с отличием окончил. Историк. Ты тоже историю любишь, — продолжает свою песню.
— Мам, давай про него не будем, а? — нервно сжимаю кулаки в карманах шорт. — Ты меня сосватать за него хочешь?
— Нет, конечно! Просто тебе история для поступления нужна, может попросить его с тобой позаниматься?
Ага! Знаю я, чем он хочет заниматься.
— Сама разберусь, — отвечаю ей.
На удивление в местной кафешке сносный шашлык. И вообще всё свежее.
Мы привлекаем слишком много внимания. Заведение у дороги, посетители в основном водители. А мама, как всегда, на себя всё самое лучшее надела.
Она трещит про работу, отца. Он собирается баллотироваться на место мэра. Не сомневаюсь — у него получится. Он привык добиваться своего.
— Кстати, я там тебе привезла тёплые вещи и лекарства, — вспоминает мама.
— Зачем?
— Со следующей недели дожди обещают на несколько дней. А лекарства ты дома забыла.
Не забыла, специально не взяла. Опомнилась только здесь, потому что в эту коробку я репеллент засунула. Хорошо Макарова с собой пол аптеки привезла. Да и не выходит она никуда по ночам, темноты боится.
— Жаль, мы собирались всем отрядом в поход на пару дней вверх по реке. За вещи, спасибо! — благодарю мать.
Она снова удивлённо расширяет глаза.
— У тебя точно всё нормально? — спрашивает с подозрением.
— Да.
Мы не ладим последнее время. Это да. Но может пока закопать топор войны? Я вчера даже с Селезнёвой не собачилась, хоть и хотелось. Она не нарывалась, а
