— Вот и хорошо. А теперь поподробнее. Что за хозяин, за что убил, — негромко и убедительно потребовал ответа Максим. Рассказ длился минуты три, не больше, но этого времени хватило, чтобы Максим все понял. Работяга — его звали Сергей — вместе с другом детства трудились на единственной в городе станции техобслуживания. Все было нормально до тех пор, пока две недели назад Петька не исчез. Он ушел утром на работу и не вернулся. Жена пропавшего сначала искала его сама — по друзьям и знакомым, потом обратилась в компетентные органы. Те приняли заявление и даже опросили свидетелей — остальных работников той самой станции. Поговорили и с ее хозяином, только с глазу на глаз. А еще через неделю вызвали женщину на опознание трупа — обгоревшего и без обеих кистей. Причем впоследствии выяснилось, что рук несчастный лишился еще при жизни. По каким уж одной ей известным признакам жена Петьки опознала мужа в предъявленном ей трупе, осталось загадкой. Похороны состоялись только вчера, гроб был закрыт и изуродованного огнем покойника никто не видел. Зато и Сергей, и все остальные точно знали, что произошло, только сказать об этом боялись. Но водка, горе, боль в избитом теле и пропажа телефона и денег сделали свое дело. Максим внимательно слушал исповедь работяги.
— У нас инструменты пропадали, а гад этот решил, что их Петька спер. Тогда хозяин его на работу в выходной вызвал, заплатить еще вдвойне обещал. А сам избил его, связал и руки ему электрической шлифмашиной отпилил. А потом, мертвого уже, в лес вывез, бензином облил и сжег. А нам молчать приказал, или… — связная речь снова прервалась.
— И ты молчал все это время? — Максим еще раз тряхнул мужика за плечи, и тот торопливо закивал в ответ.
— Ну, ты и сволочь, — Максим еле сдерживался, чтобы хорошенько не врезать мужику меж пьяных глаз, — скотина трусливая!
— Да, скотина, да! А что я мог, что?! Да он нас всех, как Петьку, может!.. Он ментам заплатит — и все! — злым и неожиданно трезвым голосом проорал в ответ мужик. И добавил, уже тише:
— Это ж депутат наш местный. Он перед Новым годом в пацана из травмата выстрелил. Мальчишки в снежки играли, и в спину козлу этому случайно угодили. А он ствол вытащил и шмальнул в пацанов, одному в ногу попал, операцию потом делали. И ничего, откупился. У нас на станции все машины гадов этих из администрации бесплатно ремонтируют. И мэра, и жены его, и дочери. А в справке о смерти Петьки написали: несчастный случай.
— Пошли, — потащил за собой протрезвевшего на морозе Сергея Максим, — тебе до дома далеко?
— Нет, я уж почти пришел, когда падлы эти налетели, — мужик снова шмыгнул носом и вытер лицо рукавом куртки. У нужного дома оказались быстро — во всей старой кирпичной пятиэтажке светилось только одно окно на третьем этаже.
— Все, пока. — Максим уже повернулся, чтобы уйти, но остановился, окрикнул мужика:
— Погоди, а фамилия того депутата как?
— Вохменцев, — отозвался Сергей и добавил торопливо:
— А я там больше не работаю, уволился вчера. В Москву поеду… — дальше Максим слушать не стал, зашагал через двор к своему дому. «Вот и молодец — крутилось у него в голове — вот и правильно». Хоть и темно на улице, и полупьяный мужик вряд ли смог разглядеть лицо своего собеседника, но уже одним свидетелем будет меньше. Ни к чему они.
«Ты можешь воровать, подкупать, „оптимизировать“ целые регионы и города, сохраняя при этом должность, кресло под задницей, и получая из рук подельников награды. Но стрелять, пусть даже резиновыми пулями, по играющим в снежки детям, отрезать людям руки… По сравнению с тобой Гитлер скромно курит в сторонке и получает от дьявола люлей за проявленное мягкосердечие и пассивность». Максим взлетел по лестнице на второй этаж, вломился в квартиру. Вохменцев, сука, ты не проживешь и сутки, но сначала крепко пожалеешь о том, что вообще родился на свет. Все, спокойно — в душ и спать, завтра будет чертовски насыщенный день. Вернее, уже сегодня.
«Кто ходит в гости по утрам» — крутились в голове слова детской песенки, пока Максим шел через город. Осмотреться на местности прикинуть пути подхода-отхода — это много времени не займет. Особенно отхода, пусть этих кривых троп будет несколько. И еще неизвестно, сколько придется ждать — вряд ли депутат-людоед продирает глаза раньше полудня. И на улице, как назло, холодает все сильнее — к концу сезона зима, как обычно, входит во вкус. Максим сбежал по крутому склону оврага, промчался по утоптанной тропе между высоченными глухими заборами и оказался перед мостом. Речка под ним текла быстрая, шумная, но даже ее края уже сковывал тонкий прозрачный ледок. Скоро он затянет ее полностью, и пар над водой исчезнет, а уткам, собравшимся в стаю на открытой пока воде, придется перебираться в прибрежные сугробы. Максим был уже на середине моста, когда впереди и справа, среди сухих стеблей тростника и камыша он увидел размытые в сумерках силуэты. Четыре или пять человек цепочкой, полукругом, двигались так, словно загоняли кого-то в ловушку. Этот кто-то — очень маленького роста, тепло одетый и от этого неповоротливый — оказался уже у кромки ледяной воды. Дальше бежать ему было некуда, он топтался среди сухой травы и, кажется, плакал. Темные фигуры подбирались к загнанной жертве все ближе, ломились через тростник, как лоси через лес, и не видели ничего, что происходит вокруг. Да чего оглядываться-то — место тихое, безлюдное, только вдалеке, там, где дорога уходит в подъем, появился еще кто-то. И быстро шел навстречу Максиму. Женщина в длинной темной шубе, надвинутой на глаза вязаной шапке и черных сапогах проскользнула мимо, перебежала по мосту на другую сторону и исчезла из виду. Максим чуть сбавил шаг, потом остановился, всмотрелся в полумрак. Движуха у реки возобновилась, и теперь до Максима долетали обрывки речи: кто-то плохо говорил по-русски, перевирая и коверкая слова. Раздалось что-то вроде «сюда иди» и «не ори».
— Сам не ори! — Максим решительно свернул с натоптанной тропы и двинулся по снегу к людям. Те оглянулись дружно — все на одно лицо, их сам черт не отличит друг от друга. Низкого роста, головы втянуты в плечи, в прищуренных глазах злоба и страх одновременно. И одеты все, как инкубаторские: куртки, джинсы, обувь, шапки куплены на одной барахолке. Гастарбайтеры — дворники, уборщики, грузчики. Те, кто незаметно каждый день по пятнадцать-шестнадцать часов подряд делает самую тяжелую и грязную работу. Люди с задворков города, приезжие, выходцы из Средней Азии… Назови их, как хочешь, смысл один — они не собираются интегрироваться в наше общество, им наплевать на наши ценности, им плевать на наши святыни. Ими двигают инстинкты самосохранения, наживы, расширения территории своего народа. Их тактика схожа с тактикой захвата квартиры тараканами. Сначала их не видно, потом они заселяют самые грязные и темные углы, их становится много, и с ними уже тяжело бороться. В конце концов, они приходят на ваш стол и едят вашу пищу. Да еще и недовольны: скатерть не того цвета и размера, тарелки не так стоят, ложки-вилки не той длины, и вообще, я суп не ем, несите мне черную икру…
«А здесь-то им что понадобилось?» — Максим стремительно шел вперед, а те отступали, бормотали что-то себе под нос, матерились, но далеко не отходили. А за их спинами топтался кто-то на одном месте, вытягивал шею и плакал — тонко, еле слышно.
