в любом случае состарюсь, — безразлично пожимаю плечами. — Подумаешь! Просто интересно… почему разводятся с такими красивыми… как та девушка на фотографии?
Еще раз ласкаю взглядом крепкие руки и широкие плечи. И почему от таких мужиков уходят? Тоже интересно.
— Ты же будущий оперативник, Валерия. Должна знать, что по статистике с красивыми все в жизни случается чаще. И хорошее, и плохое. Особенно плохое.
— Ну да.
— Так что будь осторожнее, — вкрадчиво предупреждает Бойцов.
Лицо, кажется, вот-вот сгорит, как огарок свечи. Прикладываю к щекам прохладные ладони.
Это что, комплимент был? Тимур меня красивой считает?
— А лучше поскорее найди мужика, — советует он. — И посильнее, со стержнем. Или лучше с двумя. Чтоб и внутри, и снаружи, — хохочет.
— Вот давайте только без пошлостей, — дую губы, кладя дрожащие руки на стол.
— Тихо-тихо. — Тимур протягивает ладонь и сжимает мое запястье. — Неужели нравится ведра самой таскать? По ночам подушку мять от неприкаянности? Быть одинокой?
— Одинокой? — округляю глаза. Просто ушам своим не верю. — Это меня вообще возмущает. Вот вы… — Тянусь и импульсивно тычу в твердую грудь пальцем. — Вы одинокий, товарищ майор?
Он опускает голову и смотрит на мою руку. Снова обхватив запястье, убирает ее обратно на стол.
— Я — свободный. Это… совсем другое.
— Вот как?
Я сейчас на воздух взлечу от злости. Приглаживаю кудряшки у висков, чтобы успокоиться.
— То есть женщина без отношений одинока, а мужчина — свободен? — уточняю эту сексистскую чушь.
— Че ты завелась, как пила? — спрашивает Бойцов, откидываясь на спинку стула. Еще раз заинтересованно зыркает в сторону блондинки за соседним столиком и поигрывает челюстью. — Может, и мужики есть одинокие. Чудаков на свете нелеченных тыщи.
Эгоист проклятый!
— То есть женщине одиночество — грусть, тоска, серые тучи и розовый вибратор, а мужчине свобода — шум моря, встречный ветер и солнце над головой?
— Не я это сказал, — самодовольно улыбается Тимур.
Склоняюсь над столом и заглядываю ему в лицо:
— А может, я тоже свободная? Никогда не чувствовала себя одинокой.
— Хорошо, раз так. — Бойцов тоже придвигается.
Вздрагиваю от его близости и запаха туалетной воды, раздражающей рецепторы.
— Кхе-кхе… извините, пожалуйста.
Я резко поднимаю голову. Блондинка с обвисшей грудью (стараюсь быть объективной) возвышается над нашим столиком.
Бойцов лениво усмехается.
— Вы мне не поможете?
Как же тебе помочь? Тут и лифчик-то не справляется.
Хихикаю в бокал с пивом. Пора, наверное, завязывать с алкоголем. Еще ведь с места вставать.
Я молча наблюдаю за тем, как майор одним ловким движением открывает бутылку пива, с которой отлично справился бы получающий за это жалование бармен.
— Спасибо, — расцветает грудастая и прячет в накладном кармане джинсовой рубашки Бойцова смятую салфетку.
Подозреваю: с накарябанными цифрами мобильного телефона.
Не закатить глаза — подвиг. Поэтому отвожу их в сторону и улыбаюсь тому самому бармену. Парень молодой, не больше двадцати трех. Высокий брюнет. Он тоже улыбается, с интересом рассматривая нашу нелепую троицу.
— Пойду в туалет, — сообщаю я довольно громко, разворачиваясь и подхватывая сумку со спинки стула.
Блондинка довольно скалится, майор кивает.
Задираю подбородок и пошатываясь встаю из-за стола. Твою мать. Это оказывается сложнее, чем я думала.
Пытаясь держать верную траекторию, добираюсь до туалета. Первым делом закрываюсь и подхожу к зеркалу. Показываю своему отражению язык.
Красивая? Я бы не сказала.
Оставив сумку на тумбе у мойки, делаю мокрые дела, а затем закрываю крышку унитаза и плюхаюсь сверху.
Боже мой… Уже и забыла, что такое вертолеты. Веки сами собой смыкаются. В груди беспокойно бьется сердце, а во рту сушняк, от которого начинается противная икота. Я тысячу раз задерживаю дыхание, повторяя про себя: «Икота-икота, перейди на Федота. с Федота на Якова, с Якова на всякого…» Потом в алкогольным дурмане рассуждаю, чем же Федот с Яковом так провинились, что вся икота в старину доставалась именно им? Наверное, тоже были слишком свободными? Обнимаю себя руками и покачиваюсь.
Не знаю, сколько сижу в таком положении. Чуть не упав, я вскакиваю, когда слышу отчетливый стук в дверь.
— Стажерка Завьялова, — говорит Бойцов. — Отставить спать.
Поправив юбку, быстро дергаю щеколду.
Майор заходит внутрь и по привычке озирается. Нахмурившись, пялится на мои еще больше побелевшие от холода ноги.
— Почему не оделась?
— Не хочу. Так доеду.
— Где твои колготки?
— В сумке. — Я снова икаю.
Стены в туалете будто сужаются, и возникает ощущение, что Бойцов стоит ко мне вплотную.
— Доставай, — произносит он строго, становясь на одно колено.
— Зачем?
— Я их на тебя надену, Гвардеец.
— Вы что… Пётр Первый?
Майор смотрит снизу вверх, сжимает мою лодыжку.
— Я хуже, Валерия, но ты об этом не узнаешь.
Я достаю колготки из сумки.
— А та блондинка…
— Что?
— Она узнает? — Сонно зеваю.
Тимур на вопрос не отвечает.
— Садись уже, — приказывает грубовато, роняя меня на закрытую крышку унитаза.
— Ай! — пищу, потому что она снова холодная и, соприкасаясь с кожей, кусается. — Вы хоть раз это делали? — спрашиваю, передавая Бойцову аккуратный сверток.
— Только на обратной перемотке.
— Это как?
— Качественно снимал.
Его темные глаза касаются родимого пятна над коленкой, и внизу живота становится жарко.
Бойцов оперативно скидывает с меня ботинки. Хихикаю пьяно: опер — скидывает оперативно. Майор с раздражением поднимает взгляд, а потом опускает его на миниатюрные розовые пальцы.
Слава богу, на днях я получила аванс и успела заскочить на педикюр. Это же едва ли не основной женский страх, такой же как отсутствие депиляции. Грешок тоже не мой, кстати говоря.
В туалете повисает странная тишина.
— Вы что, фут-фетишист какой-нибудь? — бормочу, поджимая пальцы.
— После первого приступа диагноз не ставят, Завьялова.
— О, вот как! Думаете, фут-фетишизм — это что-то вроде эпилепсии?
— Предполагаю, да, — угрюмо отвечает Тимур, скользя взглядом по моей ноге, животу, груди. — Судя по тому, что из моего рта сейчас пойдет пена, очень похоже.
Я прикрываю свой, давя очередной пьяный смешок.
— Это от пива, товарищ майор.
— Может быть, — тяжело вздыхает он, перенося вес тела на другую ногу, будто сидеть на корточках ему становится неудобно.
Упираю пятку одной ноги в ботинок и вытягиваю другую, почти касаясь ряда пуговиц на рубашке майора.
— Начнем, — говорит он с мимикой врача перед операцией. Только вместо латексных перчаток натягивает на руки мои колготки, чтобы вывернуть.
А вместо стерильной операционной у нас — туалет спортбара. Операция так себе, прямо скажем. Антисанитария полная. Я снова ржу.
— Тебе нельзя пить, — сообщает «хирург». — Совсем. У тебя смех дурацкий и смотришь ты на меня, как на пирог с рыбой.
— Фу, — морщусь. — Терпеть не могу рыбу. Она воняет. — И тут же обижаюсь: —
