— Ну, вперед, топай уж, квантопод! — подгоняет он и радуется, что Оскар засмеялся.
Став двухголовым существом с одной парой ног, они вперевалку направляются к столу.
— Кстати, у меня кое-что для тебя есть, — через плечо говорит Оскар Себастьяну. — Я официально бросаю тебе перчатку.
Он делает с Лиамом еще один круг возле стола и по знаку Майки, которая зажигает свечи, усаживается на указанный ею стул, хотя, конечно, и сам давно знает, где ему следует сесть.
— Перчатку! — бормочет задержавшийся у окна Себастьян. — И я даже знаю, кто из нас будет выбирать оружие.
Глядя на кроны каштанов, в которых расчирикались воробьи, он подумал: интересно, что получится, если записать их чириканье на пленку и затем проиграть ее задом наперед, — не возникнут ли из птичьего щебета человеческие слова? Бесконечный поток речи. По роману в день на каждого воробья.
5
Вытянув загорелые руки, на которых виден светлый след от спортивной футболки с короткими рукавами, Майка накладывает на тарелки рукколу из большой миски. Подув на свисающую прядь, она убирает ее со лба, чтобы кинуть Оскару умоляющий взгляд.
— Как там у тебя? — спрашивает она. — Что поделывает ускоритель частиц?
— Да ну его, Майк!
С первой же встречи Оскар напрочь отверг окончание ее имени и с тех пор придерживается укороченной формы. Каждый раз, когда они встречаются глазами, на лицах Майки и Оскара вспыхивает дразнящая усмешка, в которой нечаянный зритель, пожалуй, мог бы усмотреть тайный знак взаимной влюбленности.
— Ты же знаешь, что мне потребовалось десять лет, чтобы привыкнуть к твоему существованию на Земле Бора.
— А что это — бор? — влезает с вопросом Лиам.
— Великий физик, — отвечает Оскар. — Земля принадлежит тому, кто может ее объяснить. — Он прикладывает палец к носу, словно ему нужно нажать на особую кнопку, которая вернет его к начатой теме. Успешно осуществив желаемое, он кивает на Майку. — Уж коли ты есть при Себастьяне, думал я когда-то, то могла бы и присмотреть за ним. И что же? Ты совершенно не справилась с этой задачей! Он у тебя осрамился на виду всей читающей публики!
Майка пожимает левым плечом, как всегда, когда теряется.
— Ну садись же, — говорит она подошедшему к столу Себастьяну, между тем как Оскар поглядывает на Майку с таким выражением, словно знает про нее что-то очень смешное и только из вежливости не рассказывает.
Прежде чем подвинуть себе стул и сесть, Себастьян поправляет на Майкином плече лямочку и приглаживает ей сзади волосы. В присутствии Оскара он дотрагивается до нее чаще обычного. Он сердится на себя за то, что так делает, однако не может удержаться. Сейчас ему даже хочется, чтобы она поставила салатницу и отошла бы к окну. Пускай Оскар увидит, как светится в солнечных лучах пушок у нее на щеках и, словно на экране, высвечивается под платьем силуэт ее тела. Пускай Оскар видит, какое Майка редкое и завидное сокровище, которое требуется стеречь. Мысли эти кажутся ему отвратительными, и еще отвратительнее то, что Майка, словно не замечая его изменившегося поведения, кокетливо стреляет глазками и разговаривает голосом, на пол-октавы выше обычного.
— Начинайте!
Оскар, приподнимая локти, раскладывает на коленях салфетку точно тем же жестом, каким раньше, садясь на стул, расправлял фалды визитки.
— Между прочим, — подчеркнуто произносит Себастьян, обозначая начало новой темы, — мой спор с Оскаром касается актуальнейшего вопроса.
— Очень удачно для вас. — Майка с помощью ножа и вилки сгибает листики салата в аккуратный сверточек. — Раз так, то, возможно, найдутся люди, которые понимают, о чем идет речь.
— Я бы, скорее, сказал, что это избитая тема, — комментирует Оскар.
— Вовсе нет, — не соглашается Себастьян. — В конечном счете речь идет о науке и морали. Вечно живая тема. Вспомни хотя бы недавний медицинский скандал.
— Ничего о нем не слыхал.
— В университетской клинике люди погибают во время операции от кровотечения. Последовало обращение в прокуратуру: в клинике якобы применялись неразрешенные медикаменты, уменьшающие свертываемость крови.
— Ну конечно! Этот ваш фрейбургский Менгеле! — Оскар легонько прикасается салфеткой к губам. — Даже быдло в поезде об этом судачит.
— Что такое менгеле? — спрашивает Лиам, который в схватке с салатом не расправился еще ни с одним противником.
— Это сейчас к делу не относится, — торопливо вмешивается в разговор Майка.
— Если к делу не относится, значит, это о сексе или о нацистах! — петушком восклицает Лиам.
— Поменьше умничай! — говорит Майка.
Лиам тотчас же кидает на стол вилку:
— Нацисты натягивали через дорогу железные тросы, чтобы американцам в открытой легковушке отрезало головы. По телевизору показывали.
— Займись лучше брокколи! — говорит Себастьян.
— Это руккола, — поправляет Майка.
— Не думаю, чтобы там экспериментировали над пациентами, — продолжает Себастьян, стараясь поддержать разговор. — Фарминдустрия не посмела бы проводить эксперименты при той шумихе, какая поднялась в прессе…
— Нам непременно нужно сейчас обсуждать эту тему? — перебивает Майка.
Оскар удивленно вскидывает голову:
— Ca va[11]Майк?
— Мама знает убийцу! — громко заявляет Лиам.
— Перестань, или пойдешь спать!
— Ты говоришь чепуху, Лиам, — начинает Себастьян, который даже не приступал к еде, но зато выпил уже два бокала вина. — Мама знакома с одним из ведущих врачей на отделении Шлютера. — И затем, обращаясь к Оскару: — Шлютер — подозреваемый главный врач. Его хотят отстранить. За причинение физического вреда, повлекшего за собой смерть.
Лицо Оскара просветлело.
— Товарищ Майки по велосипедному спорту? Тот, что работает в больнице. Как там его звали?
— Ральф, — отвечает Майка.
— Даббелинг. — Себастьян бросает Оскару предостерегающий взгляд.
Если бы Майка не была так поглощена тем, чтобы остановить заливающий уши румянец, она могла бы задаться вопросом, откуда Оскару вообще известно про товарища по велосипедному спорту. На пятничных встречах имя Даббелинга никогда не упоминалось.
Зато упоминалось в других обстоятельствах, о которых Майка и не подозревает: она считала, что Себастьян был тогда на конференции в Дортмунде. А он, вместо Дортмунда, лежал в это время на диване под косым потолком мансарды, расположившись на боку в позе трапезничающего римлянина, и, опершись на локоть, жестикулировал свободной рукой. «Этот Даббелинг, — говорил он, — еще тот тип!» Честолюбие в нем такого накала, рассказывал Себастьян, что способно плавить железобетон. В дополнение к огромной нагрузке на работе он неуклонно выполняет тренировочную программу, по которой, в зависимости от рабочего расписания, либо в ранние утренние часы, либо поздно вечером гоняет на Шауинсланд. Он бреет себе руки и ноги, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, и, когда ты пожимаешь ему руку, ощущение бывает такое, словно ты потрогал мертвеца. Совершенно невозможно понять, почему Майка подружилась в велосипедном клубе с таким противным человеком и как она вообще может выносить его вид дважды в неделю.
