в порядке, старик!
И пошел спать.
1968
Благородный почин
В тот день у начинающего литератора Антипенко снова не приняли повесть. Это было его восьмое не принятое произведение из восьми написанных.
Антипенко лежал на тахте и пил без всякого удовольствия коньяк. Рядом сидел Борзый — критик из местной вечерки «А у нас во дворе» — и утешал его. Но Антипенко не слышал утешений.
— Что делать? Что же теперь делать? — шептал он и вдруг вскочил: — А вот что делать! Сжечь! Сжечь все это и — в управдомы!
Он схватил не принятую сегодня повесть, прихватил еще семь палок, не принятых ранее, и побежал на кухню. Здесь он развел огонь во всех четырех горелках плиты и начал сжигать ненапечатанное по страницам, отрывкам и целым главам.
Потрясенный критик несколько минут наблюдал, как багровые отсветы играют на волевом лице литератора, а затем вылетел из дому.
Назавтра вечерка «А у нас во дворе» в разделе «Культура или жизнь» поместила статью «Почин литератора». Критик Борзый рассказывал о благородном почине литератора Антипенко, который добровольно сжег полное собрание своих сочинений, тем самым избавив от их чтения работников издательств, критиков и дорогих читателей.
«Мне могут возразить: какой же это почин? — писал Борзый. — Ведь общеизвестен аналогичный исторический случай с Н.В. Гоголем. Я отвечу догматикам: принципиальная новизна почина тов. Антипенко в том, что Гоголь сжег книгу гениальную и в минуты душевной депрессии, а тов. Антипенко сжег несомненно бездарные произведения и находясь в полном психическом равновесии».
В заключение статьи критик обращался с пламенным призывом к литераторам поддержать этот самоотверженный почин — сжигать бездарные произведения в рукописях.
Статья имела необычайный общественный резонанс. В редакцию пришли сотни писем с горячими благодарностями автору нового почина. А главное — у него появились последователи.
И как всегда, первой новый почин подхватила молодежь. В отделение Союза писателей стали приходить десятки молодых бездарностей, принося в урнах прах своих произведений.
Постепенно к ним стали присоединяться и бездарности среднего поколения, а затем даже маститые бездарности. Они сжигали свои записные книжки, рукописи, а один из маститых забрал из типографии и сжег верстку своего полного собрания сочинений.
Правда, как и во всяком благородном начинании, здесь тоже не обошлось без халтурщиков. Двое молодых поэтов были уличены в том, что ничего не писали, а просто сжигали чистую бумагу. Не обошлось и без плагиаторов, сжигавших чужие произведения. Один плагиатор обнаглел настолько, что сжег томик Пушкина.
Но в основном новый почин породил очень нужное литературное движение, поддерживаемое самой широкой общественностью. В связи с необычайным размахом этого движения в отделении Союза писателей была создана специальная секция самосожжения. Во главе секции встал Антипенко.
К этому времени он уже был принят в писательский Союз, много выступал, обмениваясь опытом, руководил семинарами по самосожжению, готовил юную смену бездарностей к исполнению их общественного долга. Он председательствовал на торжественном собрании, посвященном первой годовщине славного почина. Работники издательств преподнесли ему памятный адрес, а благодарные читатели вручили модель газовой плиты с четырьмя горелками, пылающими вечным огнем.
И кроме всего, Антипенко очень много работал. Он был добросовестным человеком — не мог позволить себе сжечь чистую бумагу, неоконченное или литературно недоработанное произведение. Поэтому приходилось писать. Писать много, всерьез, бессонными ночами.
Однажды, когда Антипенко с удовлетворением сжигал первые главы только что законченного романа, критик Борзый схватил его за руку.
— Стой! — крикнул Борзый, пробегая глазами страницы. — Кажется, это совсем неплохо… То есть просто хорошо! Это нельзя жечь. Это надо печатать!
Антипенко на секунду остановился. В глазах его вспыхнул лихорадочный огонек новичка, мечтающего о первой публикации. Но тут же погас.
— Нет! — твердо сказал он. — Я уже не в том возрасте, чтобы менять жанр!
Он вырвал из рук Борзого последнюю главу романа и решительно отправил ее вслед за первыми — в огонь.
1968
Отцы и дети
В огромном нарядном зале вокруг огромной нарядной елки собрались — тоже очень нарядные — дети и родители.
Родители были празднично взволнованы. Дети были буднично спокойны.
— Сейчас, сейчас к вам явится Снегурочка! — тормошили родители детей.
— Знаем, знаем, — успокаивали дети родителей. — Вон в ту дверь войдет.
И действительно, из указанной ими двери выпорхнула юная очаровательная Снегурочка.
— Какое чудо! — застонали от восторга родители. — Смотрите, сарафан весь в снежинках! А коса, коса!
— Парик, — снисходительно объяснили дети. — Сейчас она загадки будет загадывать.
И действительно. Снегурочка предложила собравшимся несколько веселых загадок. Дети иронично промолчали, а родители довольно толково прокричали отгадки.
Потом Снегурочка торжественно взмахнула рукой.
— Ра-аз, два-а, три-и… — протянула она.
И застыла в ожидании.
— Ну же, ну! — заволновались родители. — Крикните все хором «Елочка, гори!» — и елочка сама зажжется!
— Не сама, — урезонили их дети. — А электрик врубит рубильник, и лампочки зажгутся. Если только не будет короткого замыкания.
— Раз, два, три… — нетерпеливо повторила Снегурочка.
И родители, махнув рукой на просвещенных отпрысков, сами хором закончили магическую формулу:
— Елочка, гори!
Елка послушно вспыхнула сотнями электрических свечей общей мощностью с небольшую сельскую электростанцию.
Родители дружно ахнули и зааплодировали.
Дети потянулись в буфет.
А Снегурочка уже читала стихи, призывая явиться Деда Мороза.
— Сейчас придет Дедушка Мороз! — обрадовались родители. — Смотрите, смотрите!
— Видели, видели, — заверили их дети. — У него такая дубленка до пяток.
Дед Мороз не замедлил откликнуться на стихотворный призыв Снегурочки и явился — белобородый, в роскошной шубе, с туго набитым мешком за атласными плечами.
Он раздвинул в широкой улыбке красные яблоки щек:
— Здравствуйте, дорогие ребята! С Новым годом вас!
— Спасибо, и вас также, — воспитанно ответили дети.
А родители прокричали, как положено:
— Здравствуй, Дедушка Мороз! Ты подарки нам принес?
Дед Мороз утвердительно потряс мешком и распустил на нем завязку.
Родители задрожали от любопытства.
Дети привычно выстроились в очередь к мешку.
Они получали подарки, вежливо благодарили, тут же начинали поглощать содержимое и, соря крошками печенья, хвастали друг перед дружкой совсем другими подарками: теми, что получили на Новый год от родителей, — велосипед, фотоаппарат, лыжи.
А потом… Потом родители плясали вокруг елки. Дед Мороз и Снегурочка заводили их бурный, чуть запыхавшийся хоровод, лица родителей были светлы и праздничны, и кто знает, что видели они в эти минуты?
Может, виделись им в ослепительных электрических свечах огоньки настоящих свечек на худеньких послевоенных елках.
Может, казалось им, что прекрасные наряды Деда Мороза и Снегурочки перешиты, как когда-то, из старой шинели и гимнастерки.
Может, чудились им в сказочных стеклянно-нейлоновых украшениях нынешней елки давние деревянно-картонные игрушки на елках их детства.
А может быть,
