от средневековых цеховых интеллектуалов и от интеллигентов индустриального общества. Выбор для них лишен жесткости, ибо носит личный характер, осуществляется вне прежних шаблонов, дает возможность проявить себя в широком наборе социальных ролей и преуспеть в них настолько, насколько позволяют собственная одаренность, энергия и случай. Все они — личности, пусть неодинакового масштаба, все жаждут самовыражения, многим из них изящная латынь заменяет родословную, а остроумие — власть, Цицерон и Платон прокладывают им дорогу к славе.
Их объединяет открытость судьбы.
Так как их социальный статус был лишь малоосязаемым и зыбким следствием статуса гуманистической личности, неудивительно, что каждый из этих людей озабочен самоутверждением. Самые скромные из них все-таки напоминают своего великого родоначальника Петрарку, у которого не было более важного и увлекательного объекта для размышлений, чем его собственное «я». Чему, как не этому «я», были обязаны все они своей почетной интеллигентностью? Увы, благородное духовное- честолюбие нередко обращалось в тщеславие. Гуманисты затевали склоки, осыпали друг друга грязными оскорблениями и тем парадоксально доказывали свою групповую общность… Впрочем, они не только соперничали, но и дружили. В какой бы город ни приехал гуманист, он легко разыскивал собратьев по духу. Они дорожили личными контактами, ободряли друг друга, обменивались бесчисленными эпистолами и в конце концов в XVI в., разбросанные по Европе, почувствовали себя гражданами единой «республики ученых».
Так интеллигенция узнала о своем существовании.
Самоутверждение личности:
Пико делла Мирандола
С какой горделивой и достойной скромностью, с каким обостренным личным самосознанием (чуждым, однако, того, чтобы противопоставлять себя субстанциональному или видеть в оригинальности истины что-либо, кроме выражения ее вечности), с каким бездонным честолюбием и с какой погруженностью в высшие интересы духа — короче, с каким характерно гуманистическим индивидуализмом отстаивал молодой Пико делла Мирандола в «Речи о достоинстве человека» свою знаменитую идею диспута в Риме! Он предложил провести этот диспут вокруг сочиненных им «900 тезисов», где были сведены идеи многих авторов, а также его собственные идеи касательно всех проблем, волновавших умы тогдашних философов, теологов, астрологов и прочих, кто размышлял о боге, человеке и природе. Как известно, Пико собирался защищать свои тезисы против всех ученых, которые пожелали бы прибыть в Рим за счет автора.
«Некоторые не одобряют в целом такого рода диспутов и обыкновения публично обсуждать ученые вопросы, настойчиво утверждая, что это дает не столько сопоставление учености, сколько возможность покрасоваться талантом и образованностью». Другие же не одобряют «такого рода занятий» не вообще, а именно в нем, в Пико, «ибо я, в этом возрасте двадцати четырех лет, осмеливаюсь предложить диспут в знаменитейшем городе, на обширнейшем сборище ученнейших людей, в апостолическом сенате, относительно возвышенных тайн христианской теологии, высочайших положений философии и покрытых неизвестностью учений».
Но ведь мало того, что диспут для ученых — то же, что и гимнастика для тела. Он, Пико, решился на него, ибо, и проиграв, он выиграет. Когда речь идет об истине — нет проигравших. Он искренне и по совести заявляет. что лишен чего-либо великого и исключительного и при всей страсти к учению не претендует на имя ученого и не является им. Но пусть о нем, Пико, судят не по молодым его годам, а по сути тезисов.
Это — при подобающих формулах скромности — иллюстрация к основной мысли «Речи» о возможности для каждого человека возвыситься до существа небесного, если он того пожелает. Идея диспута в контексте трактата «О достоинстве человека» неизбежно означает утверждение космического достоинства автора, и все хвалы Человеку, делающему свободный выбор и воспаряющему к богу, с полной естественностью и уверенностью подразумеваются в замечаниях сугубо личного порядка. «Отваживаясь на такое великое предприятие, я должен или провалиться или восторжествовать, и если я восторжествую, то не вижу, почему победить на 10 тезисах похвально, а на 900 может быть поставлено в вину».
И далее следует цитата из Проперция: «…se deficiant vires, audacia certe / Laus erit: in magnis et voluisse sat est» («Если сил и не хватает, то, конечно, смелость похвальна: в великих делах достаточно уже желания»). Этот стих был вполне в духе эпохи. Гуманисты могли бы избрать его девизом. «В нашем веке многие… не только что по девятистам вопросам, но даже по всем вопросам, какие ни на есть, привыкли предлагать диспуты, не без чести для себя»{18}.
«Общность по занятиям словесностью»
Итак, гуманисты — это неформальная малая группа, которая вырабатывала не просто идеи и т. п., а нового субъекта культуры. Гуманистическую группу можно выделить по характеру otium, не случайно имевшего решающее значение для ее конституирования, по кругу интересов и занятий в «свободное время», по стилю жизни и общения, по способу мышления и культурного самосознания, ибо для такой группы самосознание и самоопределение выступают, естественно, важнейшим и вполне «объективным» отличительным признаком. Необычность групповой общности, столь отличной от всех существовавших ранее корпоративных связей и лишь очень немногими и частными приметами перекликавшейся с веселыми флорентийскими компаниями («brigate») еще дантевских времен, была, конечно, вполне оценена и прочувствована гуманистами. Понятно, что общность такого рода, образовавшаяся вокруг некоторого идеализированного социально-культурного представления, вокруг сознательной духовной ориентации, была бы просто невозможна без группового самосознания, без раздумий гуманистов над тем, что же их объединяет.
Бистиччи рассказывает об одном из самых ранних гуманистических кружков Кватроченто, собиравшемся у Франко Саккетти-младшего. Саккетти «никогда не делал никакого дела: он занимался только словесностью». Дважды в году он приглашал к себе в загородный дом на два-три дня компанию из 10–12 «образованных и благородных людей». «Все они были из самых влиятельных в городе, образованных и опытных». Здесь можно было увидеть Пандольфи, Пьеро и Доменико Пандольфини, Аламанно Ринуччини и «ученнейшего грека Джованни Аргиропуло в сопровождении учеников», который был душой кружка. У Саккетти не развлекались играми, «как во многих виллах». «Прогулки, которым они предавались, были заполнены рассуждениями о словесности, об управлении общественными делами и о [других] достойных вещах».
«Родились между названными [мужами] узы любви столь великой, что можно сказать — были они многими душами в одном теле. Таковы плоды истинной дружбы. Был столь силен дружеский союз стольких достойных людей, что редкий день они не собирались вместе из-за сходства их нравов [совпадения их образа жизни]»{19}. «La similitudine di loro costumi» — удачная формула. В переписке Гуарино встречаются формулы не менее развернутые и точные (впрочем, тоже стереотипные для Кватроченто). Общность, к которой он принадлежит, — это «ученые люди и все сословие литераторов» (или: «занимающихся словесностью», «litteratorum ordo»).
