ком-то другом и никогда бы не появился в твоей жизни. Так что же лучше?
У меня нет ответа на этот вопрос.
— Тебе нужно отдохнуть, — наконец говорит Макс, когда становится ясно, что я больше не смогу есть. — Поспи немного, Саша. Ты все еще восстанавливаешься. Я приду и проверю, как ты.
Он наклоняется, и на одно затаенное мгновение мне почти кажется, что он собирается поцеловать меня. Он делает это, в некотором смысле, его губы касаются моего лба. Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание от прикосновения, мое сердце бешено колотится, но я знаю, что на этом он остановится. И это работает. Он берет поднос, ободряюще улыбаясь мне.
— Здесь ты в безопасности, Саша. Я больше ничему не позволю случиться.
Я верю ему. Но когда он уходит, я знаю, что он не сможет уберечь меня от боли, не совсем. Он может сделать все возможное, чтобы помешать кому-либо еще причинить мне боль, но он не может остановить боль, которую причиняет то, что я вижу его каждый день, нахожусь так близко к нему и знаю, чего мне не хватает.
Боль, которую причиняет любовь к кому-то, кого я никогда не смогу иметь.
4
МАКС
Облегчение, которое я испытал, проснувшись и увидев, что Саша тоже не спит, было ощутимым. Последняя неделя была одной из самых тяжелых в моей жизни. Я каждый день задавался вопросом, вплоть до вчерашнего дня, когда она, казалось, не идет на поправку, будет ли этот день тем, когда я потеряю ее. Несколько дней она страдала от лихорадки, неспособности принимать что-либо, кроме небольшого количества воды и костного бульона, ее тела трясло лихорадкой, граничащей с судорогами. Я ужасно боялся за нее, и моя ревность по поводу доктора Гереры быстро превратилась в то, что я надеялась на него в ее спасении. Он показал себя знающим и компетентным, но не был уверен, справится ли и она.
— Джиана! — Когда я достигаю нижней ступеньки лестницы, я зову, и она появляется мгновенно, как будто мой голос вызвал ее по волшебству. — Не могла бы ты позвонить доктору Герере и сообщить ему, что Саша проснулась? Сейчас она снова отдыхает, но я уверен, что он захочет зайти позже и проведать ее. — Я передаю ей поднос, чувствуя, как усталость пробирает меня до костей. — Мне нужно в душ.
Я уже несколько дней не принимал душ и не переодевался. Честно говоря, я поражен, что Саша вообще захотела быть рядом со мной, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться ко мне. Даже когда Джиана или Томас предложили занять мое место у ее постели, я не смог им позволить. Это моя вина. Поэтому я продолжал свое бдение. Я остался с ней, молясь, умоляя, обещая, и она проснулась. Она далека от ста процентов, но она будет жить. И теперь для меня наступает время снова сдержать клятвы, которые я дал.
Я знаю, что она не поймет. Я видел надежду в ее глазах, когда проснулся, и опустошение в них, когда я повторил, что ничего не изменилось. Я знаю, что она хотела, чтобы я сказал. Я бы хотел, чтобы она поняла, как мне каждый раз тяжело уходить от нее. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы не сказать ей прямо, что я чувствую, что я люблю ее так, как никогда раньше не испытывал и никогда не ожидал.
Я люблю ее до глубины души, безумно, неистово. И именно по этой причине я не могу позволить ей узнать. Я не могу держать ее здесь, со мной, крепче привязывать к этому смертельно опасному миру, в котором я живу. Независимо от того, возьму я имя Агости или нет, оно всегда будет преследовать меня.
Вздыхая, я снимаю грязную одежду, бросаю ее в корзину и включаю горячую воду в душе, выложенном кремовой каменной плиткой. Я не чувствую себя здесь как дома несмотря на то, что я вырос в этом поместье. Оно кажется слишком формальным, слишком холодным, в нем нет тепла или любви. Это похоже на музей искусств, книг, ковров и материалов, монолит старого способа ведения дел и старого образа жизни. Я ловлю себя на том, что мечтаю о своем маленьком гостевом домике на территории Виктора, скудно оборудованном, но гораздо более соответствующем моему вкусу. Возможно, я ношу имя мафиозной семьи старого света, но они позаботились о том, чтобы выставить меня из нее, и когда они попытались перезвонить мне, я больше не чувствовал, что мое место здесь. Сейчас я чувствую то же самое.
Я захожу в душ и стону, когда жар обжигает мои напряженные мышцы. Джиана позаботилась о том, чтобы в главной спальне было все, что мне может понадобиться. В душе для меня есть множество продуктов. Тем не менее, я долго стою там, прежде чем что-нибудь помыть, нежась в жаре и паре. Такое ощущение, что это смывает недельный стресс и напряженность, весь накопившийся страх. К тому времени, когда я на самом деле умываюсь и выхожу из душа, чтобы обсохнуть, я снова чувствую себя немного более человечным, а также лучше готов к тому, что меня ждет впереди. То, что я вернулся домой, не останется незамеченным. Необходимость обеспечивать дополнительную безопасность означает, что другие члены семьи будут знать, что я здесь. Тогда они зададутся вопросом, означает ли это, что я наконец решил, что готов заявить права на свое наследство. Собираюсь ли я стать Агости не только по имени.
Конечно, у меня нет абсолютно никаких намерений делать это. Но я знаю, что мне нужно действовать осторожно. Не только с другими членами семьи, если они протянут руку помощи или попытаются сделать предложение, но и с Виктором. Ни он, ни Левин не понимают моих доводов в пользу отказа от наследства. После нападения на Сашу они будут понимать это еще меньше.
Я не ожидал, что Джиана и Томас будут с нетерпением ждать меня. Однако, когда я спустился вниз, только что приняв душ и одевшись:
— Значит ли это, что ты останешься? — Джиана спрашивает без предисловий.
— Джиана! — Ее муж сердито смотрит на нее, его бело-седые брови хмурятся, но она игнорирует его.
— Я не хотела беспокоить тебя этим, пока малышка была в такой опасности. Но ты должен сообщить нам, о твоих планах, родной. Мы не видели тебя годами и ничего о тебе не слышали, ничего! А потом ты просто появляешься, вот так! — Она щелкает пальцами, и я слегка подпрыгиваю. — С девушкой на буксире, ни больше ни меньше. Девушкой, с которой, по твоим словам, ты не помолвлен и не женат. — Ее губы поджимаются. — Итак, ты остаешься? Она…
Я делаю глубокий вдох, фиксируя на Джиане самое суровое
