сказал я, немного смущаясь, — давай сегодня вечером напишем Ольге письмо.
— Решено, — сказал Николай. — Пишем и поздравляем с законным браком.
Он оглянулся, на улице никого не было. Быстро наклонившись, он обхватил мои колени, одним движением подсадил меня к себе на плечо и опять запел:
Вечерами длинными,
С важностью в лице,
Он любил посиживать
На кривом крыльце.
Сидя на широком его плече, рукой держась за его голову, я продолжал песню:
Мимо шли прохожие,
Псы брехали вздор,
На соседней улице
Пел печально хор.
Я соскочил с его плеча. Мы были уже у наших дверей. Коля поднял руку и три раза отчетливо постучал. Нам открыла мать.
— Наконец-то! — сказала она. — Куда вы исчезли?
У нее было очень взволнованное лицо.
— Что случилось? — спросил Николай.
— Война, — сказала мать. — Немцы на нас напали.
Война в тишине
Когда я вспоминаю первые месяцы войны, перед моими глазами встает наш город, ничуть внешне не изменившийся, наш дом, такой же, каким он был всегда. Утром начинает возиться мать. Мужчины идут на работу. Вечером пьем чай, тикают часы на стене, — внешне никакого отличия от мирного времени. И тем не менее я до сих пор помню то чувство мучительной, бесконечной тоски, которое не отпускало меня ни на одну минуту.
Прежде всего вспоминаю я тишину. Она звучит день и ночь, монотонная, как звон в ушах, неумолкающая и бесконечная. Отчего происходило это странное чувство тишины?
В нашей жизни многое изменилось. Работы стало неизмеримо больше, и мужчины приходили поздно и очень усталые. По вечерам мимо окон маршировали отряды всевобуча, и в рядах можно было увидеть почтенного бухгалтера в пенсне, у которого на плече висела винтовка, а к поясу был привязан заслуженный канцелярский портфель.
Конечно, обыкновенные житейские дела, казавшиеся недавно очень важными, — быт, квартира, отпуск, покупка костюма, — вдруг стали казаться нелепостью и ерундой.
Конечно, за каждой фразой, даже за каждой веселой шуткой невидимо стояла тема войны. Завод наш бронировал своих рабочих, и от нас сравнительно мало людей ушло на фронт. Но все-таки и у нас были прощанья и проводы, и пожеланья победы, и тоска родных по ушедшим.
Но наряду с этим торговали магазины, лодочная станция на озере выдавала напрокат лодки, и юноши в белых рубашках катали в сумерки девушек по гладкой озерной воде. Утром по улицам толпами шли рабочие, торопясь на завод. По ночам над рекой играли гармонисты и девушки пели приглушенными чистыми голосами грустные, протяжные песни.
И странным казалось именно это, — то, что не изменилось. Все перемены казались естественными, мы ждали их и не замечали, а то, что внешне осталось прежним, резало глаз, казалось странным и удивительным, запоминалось. Внутренним слухом слышали мы рев и скрежет грандиозных танковых битв, оглушительный гул эскадрилий, непрестанное уханье артиллерии. И по контрасту с этой, ясно нами ощущавшейся, какофонией тишина, царившая в нашем городе, казалась противоестественной, навязчивой, непереносимой.
Утро начиналось курантами. Они звучали в репродукторе спокойно и монотонно, и в квартире была мертвая тишина. Я приоткрывал глаза. Уже совсем светло. Николай лежит, вытянувшись на постели. В соседней комнате ровно дышат отец и мать. В комнате деда не слышно храпа, можно догадаться, что дед не спит. Да и все лежат слишком тихо, слишком неслышно дыша. Но вот куранты кончили бить. Пауза. «Внимание! Говорит Москва». И вот диктор, начинает очередную сводку:
… заняты Кольно, Ломжа и Брест…
Ломжа! Та самая Ломжа, в которой развернулось большое строительство, восстановлены больница, поликлиника и средняя школа. Когда я читал об этом? Неужели только позавчера? Господи, как это было давно!
…Бои за Гродно, Кобрин, Вильно, Каунас…
Никто не шелохнется. Как тихо у нас в квартире!
…переправится на северный берег Западной Двины…
Все делают вид, что спят. В спящей квартире звучит подчеркнуто равнодушный голос диктора.
…С утра 5 июля на Островском направлении наши войска перешли в наступление…
Тихо, тихо в комнате. Только чуть-чуть шевельнул рукой Николай. Не выдержал все-таки.
Утренний выпуск последних известий окончен. Николай откидывает одеяло. В соседней комнате слышно — встала мать, отец чиркнул спичкой, потянуло табачным дымком, дед, покряхтывая, натягивает сапоги. Обыкновенный день. Как будто никто даже не слушал радио. Разговор о погоде, о мелких хозяйственных делах.
Мужчины ушли на работу. Пусто и тихо в квартире, монотонно стучит метроном в репродукторе. У меня каникулы, и я завтракаю позже, с матерью. За завтраком обрывки разговора о пустяках, о распорядке дня, о хозяйственных мелочах. И потом совсем равнодушный, заданный мельком вопрос:
— А что, немцы сейчас далеко от нас?
— Далеко, — говорю я, — три года скачи — не доскачешь.
— А, — равнодушно говорит мать, прекрасно понимая, что я вру. — Я так и думала. — И уходит на кухню греметь кастрюлями.
И снова тикает метроном монотонно и ровно, и снова в квартире непереносимая тишина.
В этот год лето было на редкость хорошее. Стояла ясная, теплая погода. Земля пересохла, и солнце садилось в багровую пыль. Как-то вечером я вышел за город. Солнце отсвечивало красными пятнами в окнах далеких домов. Томительная пыль поднималась над дорогами. Шли поезда. Дымили заводские трубы. По дорогам ползли машины, груженные военными материалами. Казалось, земля задыхается в тусклой дымке багровой пыли. Все увиделось мне ближе, чем было на самом деле. Я различал шофера в кабинке грузовика, проводников на площадках вагонов, убогие домики, траву, задушевную мазутом и машинным маслом, кучи мусора, город, вздымавший мелкую удушающую пыль… С тех пор всегда охватывает меня тоска, когда я вижу багровый закат и яркие отблески в окнах далеких зданий. Я долго тогда стоял, не в силах двинуться, и тоска доводила меня почти до тошноты, до физического чувства слабости и головокружения.
И опять было тихо в квартире, в пустой столовой раз за разом били куранты, и все неподвижно лежали в своих постелях. Куранты умолкли. Пауза. «Внимание! Говорит Москва», и снова диктор читает очередную сводку.
Все делают вид, что спят. В спящей квартире звучит голос диктора. Тихо, тихо. Так тихо, что ясно — все притворяются спящими, все лежат, притаившись друг от друга, чтоб не было слышно, как стучат сердца, когда называют Смоленск, Николаев и Кривой Рог.
Так мне запомнилось это лето: неподвижная пыль над землей, багровые закаты, отраженные пустыми глазницами далеких зданий, острая, неумолкающая тоска и монотонный стук метронома, отстукивающего секунды войны…
Однажды я с двумя товарищами пошел на
