будет более изощренной.
— Ну ладно, — сказал я вслух.
— Так мы договорились? Без вандализма, пожаров и резни? — уточнила Стелла.
— Если мы сможем вернуть тело Лиса и перезахоронить — тогда я буду мстить без вандализма, пожаров и резни.
— Да чтоб тебя… А это не ты мне как-то рассказывал, что мстительность тебе не свойственна? — прищурилась Стелла.
Я мрачно хмыкнул.
— Мне не свойственно дружить с едой, как ты сама же и заметила. Но Лис был исключением, и ради него я пойду на исключительные меры. Да это даже и не месть как таковая, просто воспитательная мера. Понимаешь, если сегодня мы из научного интереса плюнем на моральный аспект содержания покойника в музее — завтра положим на алтарь науки живых людей. «Окно Овертона» во всей своей красе.
— Ах, надо же… Хищник-людоед читает человеку лекцию о морали, хи-хи, — с сарказмом произнесла Стелла, заводя двигатель.
— Я читаю тебе лекцию о том, что вы, люди, получили от нас. Склонность хоронить своих мертвых — не инстинкт, у вас его нет, хотя вы думаете, что есть. Перенятая у нас поведенческая модель, вот что это такое. Знаешь про обезьян, которых поливали из шланга за попытку достать бананы?
— Э-э-э… Нет. Что за обезьяны?
— В клетке сидели пять обезьян. Их кормили невкусной пищей, а под потолком висели бананы. Как только одна обезьяна пыталась достать бананы — их всех поливали водой из шланга. Когда одну обезьяну заменили на новую, та сразу попыталась достать бананы, но ей не позволили остальные. Когда заменили вторую, первая замененная вместе со старичками отгоняла новенькую от бананов. Их продолжали менять, и кончилось тем, что в клетке сидели обезьяны, которых никогда не поливали из шланга, но они не пытались достать бананы и не позволяли новеньким. Вот так и возникают поведенческие модели, проще говоря — традиции.
— Охренеть… Кто бы мог подумать, что это вы научили нас хоронить покойников…
Я вздохнул.
— Рисовать вы тоже научились у нас. Сама идея того, что сигнал можно нанести на окружающий мир, витала рядом — в виде ссущих на свои границы животных — но развить ее от использования запаха до использования визуальных меток вы сами не смогли.
— Как так? — удивилась Войс.
— А вот так. У вас не было к тому предпосылок, вы стадные животные. Вы подаете друг другу сигналы голосом, зачем писать письмо тому, кто находится рядом? Мы — территориальные одиночки, и у нас нет нюха и резко пахнущей мочи, а необходимость оставлять метки и сигналы была. Первые в истории наскальные изображения были отпечатками наших ладоней, и только потом вы подсмотрели у нас идею и развили ее.
— Хм… А почему ваши отпечатки не сохранились, а только наши рисунки?
— Потому что вы рисовали внутри пещер, а мы свои сигналы оставляли снаружи, у входа.
Некоторое время прошло в тишине, только двигатель урчит да шины шуршат. Стелла вертит баранку, я молчу, погруженный в воспоминания, Войс просматривает планшет.
— Тут написано, что Этци погиб насильственной смертью. Предположительно, там был некий замес, возможно, продолжительностью более дня. На вещах и одежде покойника нашли кровь нескольких разных людей. На наконечнике стрелы в колчане была кровь двух разных людей, и кровь еще одного была на плаще Этци. Судмедэксперты предположили, что он спасал раненого соплеменника, неся его на плече.
— Умные эксперты, — признал я. — Так точно описать события, произошедшие много тысяч лет назад… Только вот они в одном все же ошиблись: на плаще Лиса была кровь не человека. Тем, кого он нес на плечах, был я.
— Ах, вот оно что… Он спас тебе жизнь?
— Да, но дело не совсем в этом. Меня порой выручали из затруднительных ситуаций люди, такое бывало. Но Лис — единственный за всю историю человек, который погиб, спасая меня. Отдал свою жизнь за мою. И, в общем, я ему благодарен не только за это.
* * *
Через пару часов мы остановились у придорожного кафе перекусить. Я взял какой-то итальянский мясной бульон, Стелла — кофе и пончики, Войс ограничилась ломтем пиццы.
— А что, у древних людей действительно имена были такие же, как у индейцев? Они использовали названия животных как свои имена? — полюбопытствовала Войс.
Я кивнул.
— Ага. Специальных слов-имен тогда не придумали, да к тому же и современные имена на самом деле недалеко ушли. Владислав — «владеющий славой». Филипп — «любитель лошадей». Стелла — «звезда». То есть, имена все равно содержат в себе названия и характеристики. Допустим, где разница между именами «Владеющий Славой» и «Сидящий Бизон»? Первое слово описывает действие — владеть или сидеть. Второе связано с первым, если владеющий — то чем, если сидящий — то кто. Всякое человеческое имя несет в себе некий смысл, характеризует носителя, да и то не всегда. Вот Стелла у нас не то чтоб звезда, а я сам особо не прославлен. У древних людей имена хотя бы соответствовали носителю, потому что давались индивидуально, а не из некоего стандартного списка. Имена же, не имеющие иного смысла, кроме идентификации конкретной персоны, были только у нас, стригоев.
— Лис был хитрым?
— Да, и его полное имя было как раз Лис-который-хитер. Да, он был чертовски хитрым и исполнял функции ходока и разведчика.
— Может, просто Хитрый Лис? — предположила Стелла.
— Нет, именно Лис-который-хитер. Такие тогда здесь были имена в ходу. Да, звучит нескладно, но по правде, тот язык смело можно считать самым замороченным и конченным из всех человеческих языков, которые я когда-либо знал. А я знал их много и все учил легко… кроме этого. Например, если речь о высоком дубе — то так и будет, «высокий дуб». А если это имя — то непременно Дуб-который-высок. Дочь Лиса и вовсе звали Чайка-которая-сидит-на-самой-высокой-скале.
— Трындец! — заржала Стелла.
— Угу. В общем, весь язык был таким неудобным и шизофреническим. Все человеческие языки — они, на самом деле, одинаковые. Представьте себе шкуру, в которой каждый волосок — язык какого-то племени. Тогда язык Лиса был бы единственной шерстинкой, торчащей против шерсти.
— Ну насчет одинаковости языков ты, наверное, перегнул, — заметила Войс.
— Не-а, ни грамма. Я давно понял, что все дело в том, как работает мозг. Поскольку мозги у людей работают примерно одинаково — придуманные ими языки имеют много
