Даже на расстоянии.
Осознал, что на твердой земле стоит, только когда уже от воды отошел и братишку на траву положил. В ирисы. Впился взглядом во взгляд — темный, измученный. И выругался чрезвычайно грязно, как ни разу не позволял себе в присутствии родных. Остановился, заметив на бледном лице ребенка явный интерес к сказанному. Обернулся — заводь была тихой, будто маслом ее полили. Только сейчас осознал, что выбирался уже из спокойной воды. Проговорил, оглядываясь по сторонам:
— Я видел здесь, на берегу, человека. Надо его найти.
В кустах неподалеку он отыскал тело. Человек умер недавно, его лицо потемнело от прихлынувшей крови, немного крови выступило из носа и ушей. Такое бывало, если надорвешься, используя Силу. Такое, или сожжешь себя сам — неважно: суть была понятна. Къятта перевернул мертвого — черты, искаженные, все же показались знакомыми — и удовлетворенно кивнул. Знак на плече был — не золотой, разумеется, но позволяющий определить Род. Теперь Къятта вспомнил — этот человек служил Арайа, был одним из доверенных синта. Сам ли он явился на реку и попытался убить мальчишку, пока тот беспечно плескался? И кто предупредил о покушении, и с добром ли, или заманивал?
Къятта бросил на тело презрительный взгляд. Так или иначе, на двоих сил этого неудачника не хватило.
**
Настоящее
Грис бежали легкой рысцой, неутомимые. Еще день… Вконец измученный Огонек уже еле сидел, хоть сильная рука всадника удерживала его, не давала свалиться. А он то и дело засыпал, и просыпался испуганно, оглядываясь по сторонам, уже успев позабыть, кто и куда его везет. Впрочем, куда — он не знал все равно. И вот в очередной раз провалился в полузабытье.
— Мы почти приехали. — Кайе коснулся его щеки. — Эй… не умирай! Рановато пока!
— Да, я уже, — прошептал Огонек, встряхиваясь. И забыл как дышать.
Впереди, ниже по склону, среди стволов проглянуло что-то золотое, медное, белоснежное… Каменная пена — террасы, уступы, башни — и пена живая, зеленая; местами уже цветущие деревья — не то сады, не то рощи. Скопления домиков поменьше и потемнее. Вокруг них широко раскинулись поля, то тут, то там прерванные рядами деревьев. Узкие, вспыхивающие под солнцем каналы — упавшая на землю хрустальная паутина.
— Астала! — негромко проговорил Кайе.
Огонек смотрел вокруг во все глаза. Он и во сне подобного не видел.
Город растекся в ложбине у подножия холмов, будто озеро. Спустись к нему, и утонешь, растворишься, станешь одной из капель. Но это не пугало — влекло.
Къятта оглядел восторженно закрутившего головой полукровку, обронил:
— Тихо сиди. Только дернешься в сторону…
Огонек вздрогнул, побледнел и опустил глаза.
— Я понял.
Глава 2
Дорога была — вымощенная камнем, и копыта грис постукивали звонко. Через поля, рощицы, ровно посаженные ряды кустарника, которому он не знал названия. Потом невысокие стены, и стены, и стены… иногда поворот или мутноватая рябь канала, отсюда совсем не похожего на блестящую нить. Лиловые и белые цветы среди массы листьев ползли по каменным и глиняным заборам, лились через забор или вздымались древесные кроны, но деревьев все равно было мало, сильно меньше, чем привиделось сверху, со склона. Встречные кланялись низко, и не поднимали взгляд. Но Огоньку все равно казалось, что именно на него все смотрят — справа, слева, со всех сторон. Он невольно съеживался, старался стать незаметней, прижаться одновременно к грис и своему спутнику, за что получил уже пару слегка раздраженных “сиди нормально!”
Как много людей… зачем им селиться так тесно?
Улочки, то лежащие в тени, то опаленные солнцем. Женщин намного больше, чем мужчин — видно, те на работе. Что же будет, когда они вернутся??
…Играющие на мостовой малыши, вот-вот и попадут под копыта…
Нет… неправильно, не должно быть столько людей. Бело-зелено-золотое озеро, стоило и впрямь погрузиться в него, оказалось пугающим. И воздух здесь изменился, сгустился, ушла горьковатая нотка зелени: здесь пахло сырой известью, пылью, дымом и свежим хлебом, и чем-то приторно-сладким. Запахи перебивали друг друга, толкались, не сливаясь в общий хор. Дороги чем дальше вглубь города, тем выглядели чище, на многих ни сухого листика, ни веточки; но он предпочел бы обычную лесную тропу. Что-то неестественное было в такой чистоте: как этого можно добиться? Ведь сколько людей проходит по ней ежедневно?
То закрывая, то открывая глаза, выхватывал — шарахнувшись от их процессии, пробежал мальчик с плетеным коробом; кричат друг на друга разносчики — кто-то разбил кувшин; женщина в платье с нашитыми цветными лоскутами вытряхивает циновку; толстая пестрая птица с трудом взлетела на невысокий заборчик и вопит, будто ее режут.
Наконец толпа заметно поредела. Появились небольшие рощицы, разделенные мостиками, и строения здесь стояли неплотно. Кустарник с перистыми листьями почти скрыл очередной забор, а в нем обнаружились ворота, и всадники свернули туда, в широкий двор. Из золотистого выглаженного камня огромный дом; высокий фундамент — ни щелки, никак не залезешь, если не по лестнице подниматься. Крыша держится на столь же гладких каменных стволах, тоже светлых, но с широкими кольцами-полосами: словно толстые змеи застыли, стоят на хвостах. На террасу выбежала девушка парой весен постарше Кайе: алый и розовый сполох, цветы в волосах. Слетев по ступеням, не дождалась, пока всадники спустятся, пока грис уведут, кинулась к приехавшим, и кисти рук ее, увешанные голубыми браслетами из металла, плеснули, словно крылья, и зазвенели.
— Где вы так долго! Здесь было такое, дедушка даже хотел… Ой… — она заметила Огонька, которого только что спустили с седла. — А это что? Ведь полукровка!
— Подобрали в лесу, — сказал Къятта. Он девушке не улыбнулся, да и едва на нее посмотрел.
А она подлетела к подростку, гибкая и подвижная, но Къятта остановил ее, протянув руку.
— Скажи деду — мы сейчас будем.
Огонька, который едва мог ходить и даже стоять после долгого пути верхом, передали слугам или охране, и они были все одинаковые: любопытные, расслабленные, недобрые. На плече темный узор; а у тех, что поодаль стоят, не смея подойти и вовсе, кажется, никакого.
Иди, — Къятта подтолкнул его в спину, прочь от звенящей девушки. Кайе только кивнул Огоньку и махнул рукой.
Недолгой теперь дорога была, и мальчишка запомнил лишь, как отчаянно трещали цикады и ласточки носились низко-низко, порой едва не касаясь крыльями живой изгороди, мимо которой его вели.
Темно было там, где Огонька закрыли, сухо и
