на стальном настиле палубы, прикорнув к станинам двигателей или прижавшись к паутине разнокалиберных трубопроводов.
В лодке было душно, чувствовалось повышенное давление и нехватка кислорода. Каждый с нетерпением ждал ночи, когда можно всплыть и всласть надышаться свежим, прохладным воздухом.
— Товарищ командир, — раздался голос акустика, — справа девяносто слышу шум винтов крупного судна.
— Есть, — Ольштынский подошел к перископу и, взявшись за ручки, повернул его в сторону, которую указал акустик. В перекрестии он увидел медленно наплывавший силуэт большого транспорта. Два катера-охотника, очевидно считая свою миссию по охране судна оконченной, были уже у самого бонового ограждения.
— Боевая тревога, торпедная атака, — голос командира как невидимой рукой поднял матросов и быстро, без суеты расставил по боевым постам.
Между тем высокобортный транспорт, тысяч на пять водоизмещением, окрашенный в черный и шаровый цвета, развернулся и лег на входные створы, ведущие в порт. Пузатенький буксир стал неторопливо разводить боны. Судно находилось сейчас как раз между портом и подводной лодкой, полностью закрывая ее от своих катеров.
— Аппараты — товьсь! Пли!
Лодку встряхнуло, и две торпеды с металлическим свистом скользнули навстречу обреченному транспорту. Промахнуться в таких условиях было почти невозможно.
— Полный вперед! — командир убрал перископ.
Лодка дернулась, но в ту же секунду глухой удар обрушился на ее корму, сильно задрожал корпус, послышался дробный стук металла о металл, и одновременно прямо по носу раздался оглушительный взрыв — торпеды попали в цель.
— Право на борт! Стоп оба.
Двигатели замолчали, вибрация и стук прекратились, но лодка, не слушаясь руля, продолжала по инерции быстро идти вперед, приближаясь к тонущему судну.
— Механик! В чем дело? — крикнул Ольштынский.
— Рули в винты заклинило. Выясняем причины, — донесся голос.
— Товарищ командир, глубина всего двадцать метров и быстро уменьшается, — доложил штурман.
Словно в подтверждение его слов, под круглым днищем сначала слабо, потом сильнее и сильнее, точно кто-то царапал его гигантскими когтями, заскрежетала галька.
Наконец лодка остановилась и, чуть-чуть накренившись на борт, замерла. Сверху, из-за толщи воды, доносился какой-то шум. Слева ухнуло несколько взрывов. «Щ-17» подбросило так, что люди еле устояли на ногах. На минуту погас свет.
— Товарищ командир, очевидно, бомбы бросает самолет. Слышу взрывы, а шума винтов сторожевиков нет, — доложил акустик. — До транспорта сорок метров, прямо по носу.
— Глубина у транспорта, штурман? — Ольштынский повернулся к замполиту. — Сходи, посмотри, что там у механиков, долго они копаться собираются?
— Глубина по карте десять-двенадцать метров, не больше.
— Осмотреться в отсеках! — раздалась команда.
* * *
Торпеды угодили в носовую часть парохода. Судно, окруженное клубами пара и черного дыма, почти полностью ушло носом в воду. Над поверхностью возвышалась похожая на гигантскую краюху черного хлеба корма, на которой белой краской было написано «Герман Геринг», а несколько ниже порт приписки — Гамбург. Медленно вращались щербатые лопасти винтов. Сорванные с походных креплений грузовые стрелы, обрывая такелаж, раскачивались из стороны в сторону. Правый борт захлестывали волны, по наклонившейся палубе в воду летели какие-то ящики, бочки и обломки. Несколько человек пытались спустить шлюпки, но большинство из них было разбито взрывами, остальные, выброшенные из киль-блоков, свисали с высокого левого борта как огромные рыбины.
Из порта к транспорту торопились сторожевики и катера. Над местом аварии большими кругами летал самолет.
Командир и замполит собрали во втором отсеке весь личный состав. Моряки разместились вдоль бортов, на рундучках и подвесных койках — везде, где только можно было втиснуться, сесть или даже лечь. Ольштынский знал — от экипажа скрывать нечего, у всех, независимо от звания и должности, одинаковая судьба, а на подводном корабле даже от одного человека может зависеть многое, в том числе и жизнь всей команды. Поэтому и надо, чтобы каждый четко и ясно представлял, что его ждет, как ему действовать дальше, что требуется именно от него в данной конкретной обстановке.
— Товарищи, — Ольштынский встал и обвел взглядом замерших в напряжении моряков, — положение у нас, прямо скажем, не ахти. Лодка не имеет хода. Скорее всего глубинная бомба, брошенная наугад с самолета, повредила винты и рули. Механик пока затрудняется сказать, как велики повреждения, да и трудно это сделать, не осмотрев корпус снаружи, а возможности такой пока нет. Противник нас не обнаружил, иначе давно бы забросал бомбами и потопил. Дело в том, что порт стоит в устье реки, которая выносит в море массу ила, прозрачность почти нулевая — вода мутная, особенно сейчас, когда накануне все время шли дожди, — это и спасает нас от авиации. Охотники тоже не могут нащупать лодку, им мешает севший на грунт транспорт, который создает помехи акустикам. Мы соблюдаем полную тишину, следовательно, нам не грозят и шумопеленгаторы. Но у нас есть другой враг. Вы уже ощущаете его воздействие на себе. Это кислородное голодание, повышение влажности и давления. Учитывая то нервное состояние, в котором мы находимся, этот враг особенно коварен. И для победы над ним потребуется вся наша выдержка и сила воли. Поэтому задача номер один — экономия сил до тех пор, пока не стемнеет. Кроме того, мы отдельная часть советского флота, у нас есть оружие и продовольствие и только один путь — драться, драться до последней капли крови, выполняя присягу и помня долг и традиции русских моряков. Как только немного затихнет там, — он поднял палец вверх, — всплывем и решим конкретно, что и как делать. Мы, к сожалению, не можем связаться со своим штабом, рация разбита, и восстановить ее нельзя. Да если бы мы ей и воспользовались, радиопеленгаторы тотчас засекли бы нас, а это равносильно гибели.
Наступила тишина. Казалось, каждый ушел в себя, оставшись один на один со своими мыслями.
Ольштынский ждал. Он как бы пытался войти в душу каждого матроса, поставить себя на его место. Осмыслить, о чем могли думать сейчас люди здесь, в стальной неподвижной коробке, отрезанные от всего мира десятиметровой толщей воды, за сотни миль от своих. Он знал: команда безгранично верит ему, командиру, надеется, что он найдет правильный выход из этого почти безнадежного положения. Сумеет ли он оправдать это доверие, хватит ли опыта, знаний и сил?..
— Кто желает что-либо сказать или предложить?
— Разрешите, товарищ капитан-лейтенант? — поднялся боцман и, вытерев ладонью выступивший на лбу пот, хрипловато произнес:
— Мы, можно сказать, как пехота на берегу, в окружении и даже хуже. А отсюда и схема, то есть или сдаваться, или прорываться. Первому нас не учили, значит, даешь прорыв. Так я говорю? А?
Моряки одобрительно загудели.
— Правильно, боцман! Правильно, о
