Лишь только растаял снег, возвещая о наступлении весны, Адам объявил о своем отъезде. Хорошенько подумав, он наконец принял решение: вернуться к своим братьям и постараться им помочь. Там у него остался единственный друг, в ком он по-прежнему был уверен: доктор Тремэн, которого он знал много лет, так как не раз принимал его у себя в Босежуре во время его переездов. Он собирался разыскать его в Квебеке и верил, что тот никогда его не предаст.
Когда он уже был готов к отъезду, Конока решил его сопровождать: он был по-особому, молчаливо предав Тавернье. К тому же он боялся, хотя и не говорил об этом, что спасенный им человек недостаточно окреп для одинокого длинного путешествия перед лицом подстерегавших его на пути опасностей и воинственных индейских племен.
Все произошло как нельзя лучше. Гийом Тремэн встретил Адама Тавернье как несчастного брата. Он сразу предложил ему ферму На Семи Ветрах, так как арендовавший ее молодой человек собирался жениться и уехать в Труа-Ривьер. Тогда Конока заявил, что если в нем есть нужда, он готов помогать своему белому брату.
К несчастью, Адам вскоре узнал о том, что семья Вергора живет неподалеку. Наступил трудный период. Во всех своих несчастьях и выпавших на его долю страданиях Адам винил глупого Вергора. Вот почему, прежде чем окончательно обосноваться в доме На Семи Ветрах, Тремэн взял со своего гостя слово ничего не предпринимать против капитана. Так как это означало бы погубить не только его самого, но и дом, а возможно, и всю семью…
Действительно, бывший начальник форта Босежур пользовался полным покровительством интенданта Бито. Говорили даже, что в то время, когда он свирепствовал в Акадии, он получил от Бито такую ободрительную записку: «Пользуйтесь, мой дорогой Вергор, своим положением; делайте что хотите, вы имеете на то полное право, и тогда вы приедете ко мне во Францию и купите имение недалеко от моего!» Впрочем, где Биго, там и Бодрей, а немилость губернатора бывала страшной.
Адам дал обещание, так как был предан тому, кто предоставил ему кров и подобие семейного уюта, однако ненависть его, постоянно подогреваемая, не становилась от этого слабее. В душе он в равной степени ненавидел не только капитана и Биго, но еще и некоего господина де Вольтера — остряка, перед которым якобы заискивали во всех салонах — за то, что, узнав в 1756 году о землетрясении в Лиссабоне, тот осмелился написать: «Лучше бы землетрясение поглотило эту несчастную Акадию вместо Лиссабона…» С этим человеком, если, конечно, Адаму суждено было попасть во Францию, он собирался разобраться позже. И если нужно, он кулаками заставил бы его прийти к более правильному пониманию человеческих страданий… А пока что у него были дела и поважнее…
К возвращению доктора Тремэна гусь был почти готов, а его аромат распространился по всему дому. Сидя у очага, Матильда, Гийом-младший, Адам и Конока с восхищением наблюдали за медленным поворотом вертела, подставлявшего огню гусиную кожу, которая из ярко-золотистой постепенно становилась цвета аппетитной густой карамели. Они, казалось, никогда не видели ничего подобного…
Услышав, как скрипнула дверь, Матильда поспешила к мужу, чтобы помочь ему снять мешок, шляпу и сюртук. При виде родных, собравшихся в ожидании хорошего ужина, усталый хозяин невольно улыбнулся, хотя озабоченная складка так и не исчезла с его лба. Адам тоже пошел к нему навстречу, протягивая стакан сидра. Гийом-старший взял его, но мрачный взгляд при этом не просветлел. Взглянув на часы, Матильда почувствовала: что-то не так.
— Я немного беспокоюсь из-за Ришара, — сказала она. — Он до сих пор не вернулся, а между тем уже поздно…
— Мы не станем его ждать, милая. Ришар сегодня не придет ночевать…
— Но…
— Никаких но! Я встретил его, и он сказал, что имеет большую честь быть приглашенным на ужин, разумеется, с мэтром Юге к господину Главному интенданту и.
Обтекаемые выражения и всякие дипломатические уловки не были свойственны Адаму Тавернье. Если Матильда осмелилась лишь выразить удивление, то он проворчал:
— Он пошел к Биго? Вот те раз! Что это значит? И ты это терпишь?
Но почти тут же поправился:
— Это не мое дело, прости!
— Ничего! — вздохнул доктор, отводя глаза.
Но акадиец успел заметить боль, беспокойство и даже скрытый стыд, от которого потускнел ясный взгляд доктора. Потому он и попросил прощения. И все же потом, когда все собрались за столом и смотрели, как отец тщательно разрезает дичь на куски, он не удержался.
— Квебек того гляди помрет с голоду, — сказал он с горечью. — Нижний город в руинах, да и Верхний город пострадал. А Биго и его шайка по-прежнему живут в роскоши. Интендант еще и ужины устраивает? Интересно, как ему это удается… если, конечно, все, что он у нас украл, якобы для защитников, не досталось ему. Твой сын — честный малый. Нечего ему иметь дело с человеком, который бесстыдно обокрал и короля Франции, и жителей этой страны. Тебе следовало бы сказать ему об этом!
Наступило молчание. Тремэн перестал резать птицу. Матильда и Гийом увидели, как побелели суставы его пальцев, сжимавших костяную рукоятку ножа. Молодая женщина устремила глаза на акадийца, умоляя его не продолжать.
Отец смущенно улыбнулся, опустив сокрушенный взор на стоявшую перед ним миску, во все поняли, что возмущение Адама вполне отвечало его собственным чувствам, когда он прошептал:
— Ты говоришь, Ришар — честный малый? Я тоже так считал до сегодняшнего вечера. Теперь я боюсь и думать об этом…
Глава IIСВЕТ ФОНАРЯ В НОЧИ…
Назавтра погода переменилась. Пронизывающий сентябрьский ветер пронесся над землей. Его северное дыхание ощущалось над поверхностью реки. Воды ее углубились и приняли свинцовый оттенок. Но люди радовались: если наступает зима, значит, англичанам придется поскорее убраться, и Квебек наконец сможет перевести дух.
Словно ожидавшая сигнала природа в одну ночь преобразилась. Деревья начали сбрасывать листву, меняя свой цвет на бледно-желтый, к нему вскоре стали примешиваться всевозможные золотистые и охряные оттенки, вплоть до кораллового, ярко-красного и густого пурпурного цвета, в который одеваются клены, прежде чем сбросить свой последний великолепный убор…
Гийом любил осень и ее роскошные краски. Обычно они с другом Франсуа забирались на дерево и часами любовались великолепным пейзажем: устье реки, острова, состоящий из двух частей город; вокруг, на огромном пространстве — холмы в их волшебном Наряде. Картина эта возвещала о наступлении зимних радостей: сбор грибов после первого дождя, потом, в октябре, заготовка дров в лесу, куда мальчики любили сопровождать мужчин, затем игра в снежки и катание на санках по крутым улицам, рождественские пряники в форме лошадок, рассказы в ночь под Рождество, прогулки в порт и многие другие развлечения, завершавшиеся, с возвращением весны, сбором кленового сока и томительным ожиданием, пока он сварится и превратится в жидкий крем прекрасного теплого цвета спелого каштана… Правда, помимо удовольствий были еще и коллеж, брат Гратьен и его плеть, но раз уж невеселой троицы все равно не миновать, то лучше и вовсе было о ней не думать. Ведь существовало столько радостей в награду!
