в одиночестве. Я в таком состоянии, что и до убийства недалеко.
Я высвобождаю отца из платья, которое кладу на рабочий стол, от греха подальше. Потом падаю на колени и пытаюсь собрать бусины. Отец стоит столбом, а я продолжаю кричать на него, пока не появляется миссис Пи.
– В чем дело, что происходит? – спрашивает она с порога. Оглядев комнату, она быстро смекает, что стряслось, ласково берет моего отца за руки и медленно ведет к двери. Их уход сопровождается хрустом бусин у них под ногами. Он что-то бормочет, некоторые слова я могу разобрать, но слова «прости» среди них нет. Я отпускаю их и продолжаю собирать бусины: облизываю указательный палец, бусины прилипают к нему, я по одной, вся дрожа, ссыпаю их в коробку. К счастью, платье почти не пострадало – помялось, но не испачкалось и не порвалось.
Я собираю жемчужины, закатившиеся под стол, когда в комнату возвращается миссис Пи. Я не слышу ее шагов, поэтому вздрагиваю, увидев вдруг у самого своего носа ноги в тапочках.
– Он в порядке? – осведомляюсь я из-под стола.
– Вполне, – звучит ответ. – Дремлет. Вам нужна помощь?
Не дожидаясь ответа, она опускается на четвереньки, принимается подбирать бусинку за бусинкой и складывать их себе в ладонь.
– Я сорвалась и повела себя дурно, – обращаюсь я к ее спине.
– Непростая ситуация, – тихо отвечает она. – Не следует ли вам запирать дверь, когда вы выходите?
Ее благоразумие окончательно меня отрезвляет.
– Обычно я так и делаю, – говорю я, как ребенок, ищущий оправдание, чтобы избежать наказания. – Я вышла всего на секунду. Так мне и надо!
Миссис Пи выпрямляется, упирает руки в бока, потягивается.
– Старовата я, чтобы ползать по полу, – ворчит она.
– Кажется, мы почти все собрали, – отвечаю я. – Бусины такие мелкие, по всем щелям раскатились.
Миссис Пи подходит к платью и гладит ладонью кремовый атлас.
– Какая красота! – вздыхает она еле слышно. – Я и не знала…
– Спасибо, – отзываюсь я, чувствуя, как по моим жилам пробегает электрическая искра гордости.
– А что это? – Она указывает на ситцевую заготовку на манекене.
– Это заказ на следующее лето. Платье будет розовое с желтоватым отливом. Подождите! – Я встаю. – У меня есть образец ткани.
Я выдвигаю ящик и достаю клочок розового шелка, настолько бледного, что цвет кажется игрой освещения. Я протягиваю клочок миссис Пи, и она берет его, осторожно, как мотылька, которому так легко причинить вред. Она гладит ткань, шуршащую от прикосновения.
– Вы такая талантливая, Кара, – говорит она, и я от похвалы раздуваюсь, как индюк. – Отец должен вами гордиться.
Пузырь сразу лопается.
– Дело в том… – начинаю я.
Я вдруг чувствую потребность все честно выложить, чтобы она узнала, какой была жизнь в этом доме долгие годы. Хочется поделиться обидой на отца, отвадившего своими выходками моих друзей и так принижавшего мою работу, что мне потребовалась вся имеющаяся решимость, чтобы не махнуть на нее рукой. Хочется признаться, что его болезнь облегчила, а не усложнила мою жизнь. Но я быстро передумываю и ограничиваюсь стандартными безопасными ответами, которые могу дать всякому проявившему интерес к моим занятиям.
– Честно говоря, отец всегда считал мою работу несерьезной, пустой тратой времени, – начинаю я рассказывать, пытаясь улыбаться. – Он никак не мог понять, зачем женщины тратят сотни, а то и тысячи фунтов на платье, которое наденут раз в жизни, раз браки все равно чаще всего кончаются разводами. Когда я поступила в художественное училище, он заявил, что я пренебрегаю возможностями, которые он мне предоставил, и что лучше бы мне заняться чем-то полезным.
Я небрежно пожимаю плечами, имея в виду, что такова суровая реальность жизни – ведь так оно и есть, – но миссис Пи, вижу, с сомнением качает головой.
– Но он видел мою решимость и в конце концов уступил и позволил мне устроить здесь мастерскую. Поначалу я зарабатывала недостаточно, чтобы арендовать отдельный дом, не говоря о мастерской, поэтому меня все устраивало. А потом он заболел, и, живя здесь, я убивала сразу двух зайцев. Но он так и не начал относиться к этому как к нормальной работе. Для него все это, – я обвожу рукой мастерскую со всеми рабочими столами, рулонами ткани, банками с бусинами и катушками ниток, – просто хобби, на которое он дает деньги.
– Но теперь вы зарабатываете достаточно, чтобы на это жить? – спрашивает миссис Пи, глядя на доску с фотографиями наряженных мною невест: фотографии так наползают одна на другую, что платья почти не разглядеть.
– Конечно, – отвечаю я. – Теперь денег хватает на нас обоих, но отец не хочет или не может в это поверить. Вернее, – спохватываюсь я, – не хотел или не мог. Теперь все по-другому…
Миссис Пи кивает.
– Мне нравится думать, что моя мать гордилась бы мной, – добавляю я. – Я вам не говорила, что она умерла, когда мне было два года?
– Говорили. Ужасная трагедия – лишиться матери в раннем детстве. Вы ее помните?
Я качаю головой.
– Совершенно не помню. Знаю, что ее звали Энн, не более того. Даже фотографий почти не осталось. Наверное, в те времена не хватало денег, чтобы фотографироваться. Есть свадебная фотокарточка, пара снимков из отпуска, вот и все.
Я указываю на фотографию матери и отца. На квадратном поляроидном снимке они сидят вдвоем на синем клетчатом пледе для пикника; фотография слишком контрастная, с кричащими цветами. На матери платье с розочками, волосы соломенного цвета повязаны желто-голубым платком. Она улыбается фотографу, но ее лицо занимает не больше сантиметра в поперечнике.
– Судя по надписи на обратной стороне, снимок сделан в Брайтоне в 1980 году. Они выглядят счастливыми, не правда ли? Я родилась не в Йоркшире, – продолжаю я. – Мы жили в Лондоне, но после смерти матери отец нас увез. Думаю, ему было тяжело оставаться на прежнем месте. Близкой родни у нас не было, отца ничего там не держало. Он нашел работу в Лидсе, так мы оказались здесь. Начали втроем с чистого листа. Но, как я говорила, у меня не осталось никаких ранних воспоминаний. По моим ощущениям, я всегда жила здесь.
Миссис Пи не реагирует, просто сидит и слушает, теребя край ситца на манекене. Мне почему-то становится не по себе.
– Надеюсь, она была бы мной горда, – повторяю я. – Я говорю о своей матери.
– Уверена, что была бы, – поддерживает меня миссис Пи. – Матерям свойственно гордиться своими дочерями.
Сказав это, она встает и разглаживает обеими руками подол своей голубой униформы.
– Что ж, – произносит она обычным профессиональным тоном, – мне пора.
А затем быстрыми короткими шагами покидает мою
