наконец!
Около получаса им потребовалось, чтобы разыскать магистра Пихтельбанда, который, к удивлению господина Клюгера, проживал далеко не в центре города. Но всё же это время им не показалось утомительным. Штаттбург — весьма старинный город. Говорят даже, что он был основан еще римлянами. Это была пограничная крепость, предназначенная для защиты от воинственных германцев. Поэтому старины здесь было с лихвой. То, что Иоганн видел в учебниках по истории, предстало перед ним наяву. И он невольно увлекся. Городок пришелся ему по нраву, и он решил, что обязательно обследует его достопримечательности, благо свободного времени, он не сомневался в этом, будет у него предостаточно. О Грэтхен он уже не вспоминал.
Квартира магистра была на втором этаже дома, который, вероятно, был построен еще в средневековье. На дверях, оббитых хорошей кожей, висела табличка с золоченной надписью: «Доктор философии К. Пихтельбанд». Отец какое-то время постоял перед дверьми, переводя дыхание. Затем перекрестился:
— Ну, с Богом, сынок! Постарайся понравиться доктору!
После чего он дернул шнурок звонка. То, что двери открыл сам доктор, несколько озадачило Клюгеров. А то, что это был сам хозяин, они нисколько не сомневались. Но в почтенных домах принято, чтобы двери открывала прислуга. Хотя, кто знает причуды этих ученых мужей. С докторами философии господину Клюгеру еще не приходилось сталкиваться. Один из них, вспомнилось ему, вообще ночевал в бочке. И не только ночевал, но и проводил там большую часть своего времени. И когда с ним решил потолковать великий Александр Македонский, к тому времени завоевавший полмира, он сказал ему: «Отойди! Ты мне загораживаешь солнце!» Но как звали этого чудака господин Клюгер запамятовал. Впрочем, это было ему без надобности.
Карла Пихтельбанду было лет за пятьдесят. Он был высок и строен, хотя волосы его совершенно поседели. Когда он открыл двери, на нем был китайский халат, а на ногах тапочки с дурацкими утятами на мысках. Он почесывал грудь, что явно не вязалось со званием мудреца. Философ вопросительно поглядел на них.
— Мы… Я Клюгер! Господин Зваровски должен был поставить вас в известность, — проговорил отец.
— Ну, да!
Философ перестал чесать грудь.
— Что-то припоминаю. Действительно, Зваровски говорил о ком-то.
— Добрый вечер, господин Пихтельбанд! Позвольте нам войти?
6
«Так вот она какова обитель мудреца!» — восхищенно подумал господин Клюгер, когда они прошли в залу вслед за хозяином. По всей длине глухой стены стояли высокие шкафы из хорошего богемского дума, от потолка до пола заставленные фолиантами разной толщины и высоты с разноцветными корешками, на которых по большей части позолоченным тиснением были сделаны их названия. Господин Клюгер не мог отвести от библиотеки изумленного взгляда. Такое количество книг он лицезрел впервые в жизни. Он перевел взгляд на Иоганна, будучи уверенным, что также увидит восторг на его лице. Но тут его ожидало полное разочарование. Поскольку кроме полусонной апатии физиономия Иоганна ничего не выражала. Это поразило господина Клюгера даже больше, чем библиотека великого мудреца. У противоположной стенки стояла тумбочка с глобусом и цветочной вазой. Причем цветы были не искусственные, а живые. «Ах, ты Боже мой! Какое поразительное соседство: глобус и цветы, — мысленно восхитился господин Клюгер. Ранее в своем воображении он никак бы ни соединил два этих предмета. — Нет никакого сомнения, что это символ чего-нибудь премудрого, над чем ни мешало бы задуматься на досуге. У философа ничего не может быть случайного!» На другой стене висела картина весьма внушительных размеров, на которой была изображена лесная чащоба с ручейком, парой бревен, перекинутых через него, узкой тропинкой, убегающей вдаль и теряющейся в чаще, и мордой волка, выглядывающей из-за ствола. Несомненно, что и картина не могла разочаровать господина Клюгера, настроенного в этот вечер на самый восторженный лад. А иначе и не могло быть, ибо он заранее был настроен на то, что сегодняшний день станет эпохальным в его жизни. Философ предложил им опуститься в кресла, которые оказались довольно высокими, широкими и жесткими.
— Позвольте отрекомендоваться! — чопорно начал господин Клюгер. Но и за этой чопорностью чувствовалось волнение, охватившее его. — Перед вами житель города Думмкопффурта-на— Грязном Ручье, почетный член городского совета, реальный советник третьей степени торговой палаты и второй секретарь помощника бургомистра Вольфганг Амадей Мария Людвиг Ван Клюгер. Собственной персоной! Это же мой сын Иоганн.
Философ откровенно зевнул, прикрыв рот ладонью. Это несколько обескуражило господина Клюгера, так же, как и волосатые ноги, выглядывавшие из-под китайского халата, причем не очень дорогого, как он определил. Ни один уважающий себя бюргер не позволил бы ничего подобного в присутствии гостей. А гости были бы оскорблены таким поведением. Однако эти философы, люди не от мира сего, имели право на разные причуды и экстравагантность. Их нельзя судить по обычным меркам. Вот опять же этот… как его? А впрочем неважно… Который жил в бочке и к которому однажды…
— Я уже посмел догадаться, господин почетный советник, что вы хотите отдать мне своего сынка в ученики, как отдают сыновей в ученики к ремесленникам.
— Ну, конечно же, господин Пихтельбанд. Слава о вашей величайшей мудрости докатилась до самых отдаленных уголков нашего отечества. И я уверен, что она уже преодолела его рубежи.
Эти слова господин Клюгер произнес стоя.
— Буду краток! Я был бы весьма горд и считал свой отцовский долг выполненным, если бы…
— … если бы хоть частица моей мудрости передалась сему отроку, — закончил за него философ и рассмеялся. Впрочем, вполне дружелюбно.
— О! да!
Господин Клюгер поднял указательный палец к потолку, словно призывая в свидетели вышние силы. Он в очередной раз был поражен: сейчас прозорливостью мудреца.
— Ну что ж, господин Клюгер! Уверяю вас, что это не такое уж и невозможное дело, как это могло бы вам представляться. Хотя не буду скрывать правду, оно займет несколько лет. И с некоторыми привычными занятиями вашему сыну придется расстаться.
— Ну да! Неужели возможно надеяться?
Философ потер ладони так, как это делают в предвкушении вкусного обеда.
«Снова символический жест!» — подумал господин Клюгер. Ничто в поведении философа не могло укрыться от его цепкого взгляда.
— Не только надеяться, но будьте в полной уверенности, что через несколько лет ваш сынок так начнет дедуцировать и индуцировать, расширяя рефлексию до пределов трансцендентального существования, что заткнет за пояс любого заштатного преподавателя философии. А со временем и…
— О! неужели!
— Я думаю, господин Клюгер, что мы оставим на несколько минут юношу в одиночестве и перейдем в мой кабинет, чтобы решить сугубо меркантильные вопросы. Для него, я думаю, это будет
