четко ощущается мокрый холод гладких дворовых камней. Они тоже зовут меня, и я иду на этот зов…
***
Юлия Владимировна.
Боль была первым чувством, которое вывело меня из небытия. Голова просто раскаливалась. Пересиливая это, я прислушалась к ощущениям. Саднило локоть правой руки и правое колено. Остальные части тела хоть и не столь явственно проявляли себя, но были ощутимы. Какой-то яркий шуршащий звук достиг ушей и, оторвав от самосозерцания, вернул во внешний мир.
Вокруг было ощутимо теплее, чем в пещере, воздух навязчиво и отчетливо пах цветами и еще чем-то неуловимо знакомым, напоминавшем о религиозных богослужениях и одновременно о пыльных улицах южных городов. Невдалеке снова завозились, там явно кто-то перешептывался.
«Больница, – подумалось мне. – А нечего было лезть на рожон! Догулялась, мать, лежи теперь в заштатной абустанской клинике и считай ворон». Попытка открыть глаза вызвала новую волну боли, и жалкий, скулящий стон сорвался с губ. Рядом тут же засуетились, что-то громыхнуло, жалобно звякнуло, а надо мной нависли размытые силуэты. Я напрягла зрение, и картинка стала заметно четче. У постели стояли трое: пожилой бородатый мужчина в темном балахонистом халате не первой свежести, и две женщины в столь же небольничных одеждах, но с такими полными сочувствия лицами, что мне неудержимо захотелось плакать. Слезы услужливо набежали на глаза, затуманивая взор.
– Сиятельная царевна очнулась, радость-то какая! – закудахтала с восторгом дама постарше, с седыми, убранными под цветной полосатый платок волосами. Реветь захотелось просто невыносимо, и слезы хлынули неостановимым потоком. «Дожили, воешь как дура даже без повода, точно головой ушиблась!» – ехидно подвел итоги голос разума из глубины подсознания, но от этого истерика лишь набрала ход. В последний раз я рыдала так самозабвенно разве что в раннем детстве, сломав в песочнице любимую лопатку.
– Свет дней наших, сиятельная, осушите свои глаза! Будьте послушной, примите вот это, – закудахтала и вторая женщина, аккуратно промокая потоки моих слез тончайшим платочком. Седой же старикашка во всем этом балагане активного участия не принимал, только пялился, мелко кивая своей лохматой головой, нехорошо щурился, да теребил нервными тонкими костлявыми пальцами амулет на шее. Вид у него был самый гнусный и ничего кроме омерзения не вызывал.
Меж тем теплая рука молодой женщины осторожно приподняла мне голову и холодная сладковатая жидкость, остро пахнущая какими-то пряными травами, коснулась губ. Тело отреагировало само. Левая рука взметнулась, с силой выбивая плошку из рук благодетельницы.
– Не желаю! Прочь! – пискляво крикнула я и, потеряв остатки сил, повалилась на подушки. Тяжело дыша, я судорожно соображала, почему настолько слаба. Может быть, долго лежала без сознания?
Молодая дама коротко вскрикнула, отшатнулась, но мгновенно собралась и, подхватив сосуд, не позволила ему упасть на каменный пол. Остатки зелья темными пятнами залили ее серые одежды. «Как же ловко Шанхаат это делает, а кажется такой недотепой!» – машинально прокомментировала я, как будто подобное происходило регулярно. И тут же задалась вопросом: «Откуда мне известно, ее имя? Кто она?» Сознание услужливо подсказало: «Личная служанка». Переведя взгляд на вторую женщину, я определила: «Иба – моя кормилица». Нет, это все уже не напоминало больницу, а больше походило на дурдом! Форменное помешательство с раздвоением сознания, а такое не лечится.
Имени старика я не знала, но догадывалась, что он врач, лекарь, нет, скорее жрец-целитель. Слова в голове путались, их смысл почему-то теперь с трудом налезал на форму, словно шерстяной свитер, севший от стирки. Мысли же пытались играть друг с другом в догонялки, как дикие лошади: то разделяясь на два потока, то сливаясь в какую-то бешеную лавину. А меж тем этот местный эскулап о-очень внимательно рассматривал меня, как будто в чем-то подозревая. От такого взгляда сделалось бы не по себе даже бывалой кобре. Голову стиснул сильнейший болевой спазм, и на глаза опять накатились слезы. Собрав последние силы, я прохрипела:
– Дайте мне уже что-нибудь от боли! – голос опять получился тонким и плаксивым, а Шанхаат снова всплеснула руками.
– Сиятельная госпожа только что разлила все лекарство, что приготовил мудрейший Айш-Ибет, и я не знаю, что теперь облегчит боль!– она умоляюще посмотрела в сторону старика, будто бы прося сделать еще чудодейственного сиропа. От одной мысли об этом меня передернуло. Что-то в сладком запахе этих трав отзывалось в моей голове страшной болью, смешенной с отвращением.
– Прогоните его! – морщась, выдавила я, не в силах сопротивляться истеричным порывам своего организма. В другой ситуации я бы никогда не позволила бы себе такого хамства.
Старая Иба, исполняя мою прихоть, тотчас же не слишком почтительно замахала на лекаря руками.
– Уходите, знающий, да хранит вас Иинат, уходите! Сиятельной госпоже слишком плохо, но нет облегчения от ваших стараний! – она очень быстро и невежливо вытолкала слегка упирающегося старикана из комнаты.
– Ух, у самой все время мурашки от его взгляда! Как зыркнет – обмираю вся, – пожилая женщина возвела очи горе. А потом, обращаясь к той, что помоложе, добавила: – Я, пожалуй, позову мудрую Каи из старого храма. В женских хворях кто лучше разбирается? Хоть характер у нее не медовый, но уж, не откажет! Тем более, что матушка госпожи нашей была у нее в любимицах! И не нужно нам больше никаких этих зелий премудрых. Совсем мудрейший сиятельное дитя своими питьями измучил! А ведь разве может мужчина женское понять?
Еще пару минут повздыхав и поохав надо мной, как над покойницей, кормилица, тяжело раскачиваясь при каждом шаге, словно фрегат на волнах, удалилась, а Шанхаат, положив мне на лоб мокрую тряпицу, принялась махать плетеным веером. От этого стало действительно лучше, и я, закрыв глаза, начала разбираться в собственных мыслях.
Первое: откуда я знаю, кто они и как их зовут? Моя «кормилица» выглядит всего лет на десять старше меня, а может разница и того меньше, так как южные женщины раньше стареют. А прислужница Шанхаат? Ее одежды явно из домотканого небеленого шерстяного полотна, да еще и сшиты вручную! Это же не реконструкторский клуб? И на отельную горничную или медсестру она совершенно не похожа.
Второе: почему, когда я хотела попросить анальгина, у меня получилось про то, что от боли? Мое тело просто не понимало меня! Фразы получались странными и непривычными. Слова было очень трудно подбирать. Словно я пыталась впихнуть в них невпихуемое, натянув сову на глобус! Думаешь одно, а с языка слетает совершенно другое.
И третье – непривычная слабость во всем
