директору неприязнь. И вот парторг пришел к нему так искренне, душевно.
«Ну, ну растрогался, — Шелепин поправил подушку, но никак не мог улечься поудобнее. — Он и должен был зайти. По долгу службы. И ты бы к нему зашел в таком случае».
Его размышления прервал голос жены. Раздеваясь в прихожей, Ольга выговаривала дочери:
— Ты опять бумаги нарезала? Говоришь тебе, говоришь, хоть кол на голове теши!
Шелепин раньше не замечал, что дома голос у жены становился иным, высоким и резким. При этом у нее была привычка недоговаривать слова, Ольга произносила: черна, бела, вместо: черная, белая. Это звучало у нее грубо, даже вульгарно. С дочерью Ольга редко разговаривала без раздражения. Девочка обычно отмалчивалась. На этот раз в ответ вдруг раздался ее голос:
— Так с маленькими ребенками не говорят. Зачем ты кричишь? Что ли я так не пойму? И бумагу я уберу, я куклам платья кроила.
Напряженный голос девочки поразил Шелепина даже больше, чем ее слова. В нем были недетская горечь и осуждение.
— Ах, на вас кричать не полагается! — с издевкой, будто она разговаривала со взрослым, рассмеялась Ольга. — Дрянь ты упрямая. Всегда на своем настоишь.
Она ушла на кухню. Маришка, убрав нарезанную бумагу, вошла в спальню. Здесь, в углу, в шкафчике, хранились ее игрушки. Ольга терпеть не могла, когда девочка разбрасывала их в столовой.
Шелепин жадно оглядел дочь, словно видел девочку, впервые. Он и в самом деле никогда не смотрел на нее так, думал: малышка, несмышленыш… Круглая головка, толстые светлые косички, ладная фигурка. Ольга следит за внешностью девочки, на Маришке нарядное коротенькое платьице, чулки натянуты туго. Она больше похожа на мать, черты нежные, а глаза его, шелепинские, шоколадные, в густых русых ресницах. Только взгляд другой, пытливый, задумчивый.
Позвал:
— Маришка!..
Девочка сделала несколько шагов к кровати, спросила мягко:
— Тебе подать что-нибудь? Позвать маму?
— Я хочу, чтобы ты посидела со мной.
С тем же выражением кроткой задумчивости на лице девочка взобралась на стул возле кровати, расправила платьице и сложила на коленях ручки. Она разговаривала с отцом, как разговаривают дети с чужими людьми, сдержанно и односложно. Не сделала лишнего жеста, не рассмеялась. Лишь улыбалась его шуткам, и тогда в ее задумчивых, без блеска, глазах зажигались лукавые огоньки. При виде этих огоньков у Шелепина немного отлегло на сердце. Он скоро отпустил девочку. Хотел поцеловать ее в щечку и не посмел. Пожал мягкие теплые ручонки. Девочка степенно слезла со стула, но тут же прибавила шаг и выбежала из спальни. Только тогда Шелепин понял, как нелегко далась ей эта сдержанность.
Вошла Ольга, привести его в порядок и накормить. В таких случаях она обычно старалась не смотреть ему в лицо. Он тоже делал вид, что занят своими мыслями. Так повелось с тех пор, как он заболел. И он не знал, чем это объяснить. На этот раз от его обострившегося внимания не ускользнул ни один жест жены, хотя он тоже старался не смотреть на нее. Он понял вдруг, что владело мыслями жены в эту минуту и все дни его болезни. Ольга знала его, Шелепина, сильным, уверенным в себе, и теперь его беспомощность ужасала ее. Молодая и здоровая, она увидела в его болезни то, что, не дай бог, может приключиться и с ней. И каждый раз, когда она приближалась к его постели, ее охватывали страх и растерянность.
Неожиданно для себя он не почувствовал обиды. Им владела глубокая печаль и еще жалость к жене. Да, он болен, он начинает стареть, и с этим уж ничего не поделаешь. Ольга не понимает этого, она вообще еще не понимает ничего. Шелепин затруднился бы объяснить, что он подразумевает под этим «ничего», он вкладывал в это слово многое, еще не обдуманное им самим. Застигнутый нахлынувшими на него мыслями, он не сказал жене о дочери, спохватился, когда Ольга уже вышла из комнаты. «Она не должна кричать на девочку. Да! — перебил он сам себя. — А как же она тогда в школе, с чужими детьми?»
4
Медсестра из поликлиники все еще делала ему уколы и внутривенные вливания глюкозы, но врач навещала его теперь через день. Ему разрешили садиться и, после его настойчивых просьб, помыться под душем.
— Только теплой водой и не делать при этом резких движений, — предупредила врач.
Ольга попросила дворничиху, которую все — и взрослые, и дети — называли тетей Наташей, помочь ей отвести больного в ванную.
Тете Наташе было за шестьдесят, но сил и здоровья у нее было не занимать. По-девичьи звонкоголосая и белозубая, она со всяким делом справлялась легко и ловко. Несмотря на то что ноги от слабости подгибались в коленях, Шелепин без труда дошел до ванной комнаты, опираясь на ее крутое плечо. Усадив его на табурет возле ванны, тетя Наташа крикнула в открытую дверь:
— Ты, Ольга Владимировна, постельку пока приведи в порядок, комнату проветри, а мы тут управимся.
Коричневыми шершавыми руками она принялась расстегивать на Шелепине пижаму. Он смутился было, тетя Наташа удивленно вскинула на него маленькие, ярко выделяющиеся на ее загорелом лице своей голубизной глаза.
— Да вы, никак, стесняетесь? Меня-то, бабу старую? У меня сынок немногим вас помоложе. Ай, и чего смущаться-то? Господь бог всех одинаковыми создал. Вы сидите смирнехонько, а я вам спину потру. И головушку вымою.
Он подчинился ласке этих слов, ловким и сильным рукам женщины. Стало так хорошо от этого голоса и бережливых шершавых рук, как бывало в детстве, когда мать купала его в оцинкованной ванне, тоже приговаривая вот так разные слова. И еще была очень приятна вода, ласковая, освежающая. Он никогда бы не подумал, что такая заурядная процедура, как мытье в ванной, может доставить человеку столько удовольствия. Норовил подставить руку под струю, удивлялся радужным переливам мыльной пены. Не хватало только еще, чтобы он попросил резиновую рыбку! Тетя Наташа отмочалила его так, что он стал розовым, как младенец, потребовала, чтобы Ольга нагрела простыню, и обтерла его этой простыней, помогла одеться. Укладывая его в постель, приговаривала певуче:
— Во-от как! Во-от как мы намылись!
Ее круглое лицо сияло, словно это не Шелепин, а она сама после долгих недель смыла с себя тягостный пот недуга. И Шелепин был благодарен ей за то, что она так искренне разделила с ним его радость. Он попросил тетю Наташу остаться выпить с ним чаю. И не потому, что хотел отблагодарить ее этим. Было приятно присутствие этой женщины, интересно с ней.
— Ну, что ж, чаек
