с ними, но наши голоса оборвались на полуслове. Мы тщетно прислушивались, ожидая взрывов, и пришли к выводу, что попытка военных провалилась. К четырем часам дня сорняк добрался до подоконника. Миссис Бейкер лежала в обмороке. Ее муж сидел рядом с ней, подперев голову рукой. Он не поднял глаз, когда я предложил вынести ее на крышу.
— Холод разбудит ее, — сказал он. — Лучше оставить все, как есть. По-моему, вы хороший парень. Сделайте все, что в ваших силах, для моей маленькой девочки.
Я надел пальто, набил карманы бисквитами, захватил фляжку и убедил Виву подняться со мной на крышу, чтобы поискать для нас и ее родителей способ спастись. Больше мы их не видели.
Несколько человек из соседних домов уже искали спасения на крышах — два старика-сторожа, мужчина и мальчик. На других улицах мы видели на крышах еще около двадцати человек. Некоторые из них бредили и распевали песни. Смотритель и его жена, которые разговаривали с нами утром, распахнули окно. Они смеялись так, словно были пьяны. Они принесли две кастрюли кипятка и вылили его на сорняки. Раздался тихий шипящий звук. Затем два... четыре... шесть дрожащих отростков медленно потянулись к ним. Мужчина и женщина казались зачарованными. Они не пытались пошевелиться, только кричали. Усики схватили их, обвились вокруг них. Вива положила голову мне на плечо, и я закрыл глаза. Прошло, по-моему, с полминуты, прежде чем крики оборвались. Затем раздались грохочущие звуки — трава выбивала окна. Похоже, у нее были свои пристрастия.
— Отведи меня обратно к маме и папе, — взмолилась Вива. — Мы сможем умереть все вместе — если ты не против умереть с нами.
— Да. Я бы предпочел умереть вместе с тобой, Вива, — сказал я. — Ты бы мне очень понравилась, останься мы в живых.
Мы вернулись к люку, но лестница была забита сорняками. Она показалась нам ямой, заполненной извивающимися серыми змеями. Мы позвали чету Бейкеров, но ответа не было. Вива хотела броситься в траву, но я удержал ее и отнес обратно на крышу. Сорняки начали расползаться по водосточным трубам. Длинные отростки, напоминавшие веревки, окружали людей, находившихся на крышах. Те прижались друг к другу и не пытались бежать. Усики охватывали и обвивали их. Мне кажется, что почти все они потеряли сознание. Раздался только один крик.
Отростки хлестали друг друга и дрались за свою добычу. В борьбе они издавали отталкивающий, скрежещущий звук, похожий на тот, что раздается при поглаживании шелка, но более громкий. Слышался хруст костей.
Я не замечал, как сорняки сомкнулись вокруг нас, пока Вива не схватила меня за руку.
— Обними меня, — взмолилась она. — Держи меня крепче! Я думала, жизнь только начинается...
Я поддержал ее одной рукой и попятился к дальнему концу крыши, выходящему на Стрэнд, где сорняки пробивались не так густо. Мы наткнулись на чердачное окно. Чердак внизу был пуст. Я открыл раму, опустил Виву и спрыгнул следом за ней. Мы забились в угол и стали смотреть в окно. Прошла одна-две минуты. Затем серый отросток с глазами-выпуклостями надавил на окно. Осколки стекла посыпались на пол. Я поднял Виву на руки — она была слишком слаба, чтобы идти, — и вынес ее на лестничную площадку.
Освещение было плохим, но я не увидел сорняков, пока мы не спустились к следующей площадке. Трава потянулась к нам из разбитой оконной рамы. Дюжина серых веревок поползла к нам с лестницы, когда мы приблизились к ним. Дверца лифта была открыта. Я втолкнул Виву внутрь, прыгнул за ней, сдвинул железную решетку и привел лифт в движение. Когда мы тронулись с места, один из отростков вцепился в лифт. Я услышал, как он щелкнул, разрываясь.
От волнения я слишком быстро опустил лифт. Нас отбросило к стенке и едва не оглушило, когда он остановился. Здесь едва пробивался свет, и мы не знали, достигли ли мы дна шахты или же увязли в растительной массе. Мы долго прислушивались и ничего не услышали. Затем мы вышли и стали ощупью продвигаться вперед — не более чем на несколько дюймов с каждым шагом. Похоже, мы находились в холле нижнего этажа. На столе мы обнаружили поднос с печеньем и молоком. Мы выпили молоко, и Вива набила карманы печеньем, так как мои были полны. Из соседнего окна лился тусклый, едва различимый свет. Мы вгляделись сквозь решетку в заросли огромных сорняков. Стволы, достигшие величины молодых вязов, лишь слегка покачивались, но ветви над ними беспрестанно изгибались. Вива вздрогнула, увидев их, и я отвел ее в сторону.
— Здесь, внизу, мы в безопасности, — заверил я ее, но она зажала мне рот рукой.
— Тише, — прошептала она. — Тише! Оно может услышать.
Мы бродили в темноте, пока не нашли комнату швейцара. Мы сидели там на диване, держась за руки. Не знаю, как долго мы просидели, не размыкая рук. Казалось, прошли годы. Было очень тихо, но до нас доносился звук эластичного, как резина, движения. Раз или два нам почудились человеческие крики. Где-то пискнула мышь, и паук с глухим шорохом упал на диван рядом с нами. Мы не переставали прислушиваться.
Спустя какое-то время мы ощупью добрались до судомойки и набрали воды. Едва успев напиться, мы услышали звук ползущих по стенам резиновых щупалец. Что-то вцепилось мне в руку. Что-то схватило Виву за юбку. Она порвалась, когда я дернул девушку к себе. Что-то мешало захлопнуть дверь. Оно потянулось за нами из комнаты в коридор. Мы ощупывали стены в поисках двери, которая, как нам казалось, вела в подвал — нашли ее — заперли за собой — ощупью спустились по лестнице. Здесь было темнее, чем наверху, — темнота была словно ощутима. Мы наткнулись на кучу угля — и из темноты донесся грубый, хриплый голос.
— Дайте мне руку, командир, — сказал неизвестный, — просто прикоснитесь ко мне. Я провел здесь в одиночестве... тысячу лет!
Что-то, пошатываясь, приближалось к нам — споткнулось о нас; и огромная грубая рука схватила меня за руку.
Я встал между ним и Вивой и сжал ее руку, требуя тишины. Голос и хватка не были обнадеживающими, и я надеялся, что незнакомец не ощутил присутствия девушки.
— Вот моя рука, — сказал я.
— И моя, — пылко добавила Вива. — Вы ведь друг — конечно, вы друг. Да благословит вас Бог.
— Да благословит вас Бог, леди. — Грубый голос
