– Я вас давно хотел спросить кое о чем. – Тема возникла сама по себе, без подготовительного перехода. – Вы не знакомы случайно с человеком по фамилии Глотов?
– Два их, – не задумываясь, ответил гость. – Один, который был, и один, который остался. Был еще, правда, третий. Недолго был. Полетал там у нас, над Ладогой, но передумал и вернулся. В первого, по-моему. Тебе нужен только один, не мучайся, потому что еще и другие будут.
– Какой? – быстро спросил Лева, желая перехватить инициативу и воспользоваться замешательством грека. – Какой остался?
– А такой, – ничуть не смутившись, спокойно ответил грек. – Тот, который тебе нужнее.
– Для чего нужнее? – Лева чувствовал, что еще немного – и все наконец прояснится, все вернется к тому, с чего это началось, вся эта странная глупость и метаморфоза с визитом незнакомца, лицом похожего на одноногого рыбного начальника из соседских гостей с самоваром, у них там, в Валентиновке, через забор от Казарновских-Дурново.
Сердце Левино внезапно стукнуло, громко так и глухо, ровно один раз. Звук отозвался в мозгу и перекатился эхом в ноги. Кровать дрогнула, и греков костыль грохнулся на паркет. Люба шевельнулась и открыла глаза. Лева продолжал сидеть на краю матраца и молчал, уставившись в одну точку.
– Для того, чего ты хочешь, нужнее! – членораздельно произнес грек, подобрал костыль и растворился в воздухе.
– Приснилось чего, Лева? – Люба дотронулась до мужа и нежно привлекла его к себе. – Что с тобой?
– Приснилось, – твердо ответил он. – Черт-те что снится. Пойду взгляну, может, с мамой чего?
Первый раз Геник пришел к Казарновским на «Аэропорт» в восемьдесят шестом, на день рождения к Маленькой. Подарки он не покупал никому и никогда. Ему это было не нужно. Подарки он изготавливал при помощи рисовальных инструментов и подручных материалов. Менялась только технология. В этом году в моде были аэрографы, и Геник в соответствии с этой модой налил на лист бумаги разноцветных красок и ужасно талантливо раздул их воздушным потоком, превратив все это в дочкин портрет. Маленькая была в восторге и повисла на шее у отца. Такого замечательного повода, чтобы напиться, Геньке было более чем достаточно. Бабаня, как обычно по дням рождения неродных людей, лежала с головной болью и к гостям не вышла. Через час, набравшись до нормы свободы, Геник потерял к дочке интерес и отправился в путешествие по квартире классика, покойного мужа вдовы Дурново. Любовь Львовна в такие принципиально напряженные для нее даты, оставаясь в комнате одна, занималась единственно успокаивающей ее оздоровительной процедурой. Она проверяла секретные бумажки в потайных местах для того, чтобы перейти к главной и мучительно-счастливой процедуре – перекладыванию драгоценной коробочки на вновь изобретенное место…
До бабкиной спальни Генька добрался сразу после того, как сунул нос в ванную и загасил там в раковине окурок. Он приоткрыл дверь, обнаружил там незнакомку и вошел без тени сомнений внутри готового к приключениям проспиртованного организма…
Любашу, первую Левину жену, и Генриха молодым Казарновским не удавалось свести в единое пространство в течение целого года после данного Левой матери обещания соединить двух безнадежных разведенцев воедино. То стеснялась Любаша, то был в очередном запое Геник и плохо понимал, чего от него хотят.
– На какой твоей Любе я должен жениться? – никак не мог уразуметь он. – На моей жене, что ли? Или на твоей жене? Так ведь это она и есть. Люба.
В тот раз, казалось, все совпало самым удачным образом: вариант дня рождения Маленькой устраивал всех. Любаша пришла на час позже – собиралась с духом, а когда собралась, выяснилось, что тушь для ресниц высохла необратимо. Пришлось сначала решать вопросы красоты, а уж затем отправляться на «Аэропорт», по знакомому адресу. Геника хватились, как только раздался звонок в дверь. На этот раз он ничего не знал, поскольку согласно умыслу Казарновских не был заранее предупрежден о сватовстве, и его необходимо было подготовить на всякий случай, чтобы не напился больше, чем требовала жениховская ситуация. Однако Геньку все-таки упустили: и по количеству выпитого, и в географическом смысле. Любаша была такой же, как и тогда, при разводе в семьдесят пятом: преимущественно в сером, тихой и на все согласной размазней в больших очках.
«Те же самые, – отметил Лева. – Права все же мать бывает иногда, точнее не скажешь», – подумал он и поцеловал бывшую жену в щеку. Та зарделась и поэтому сразу понравилась Любе. Она протянула ей руку и сказала:
– Предлагаю дружить. – Потом приобняла гостью и добавила на ухо: – Даже если и с Генькой не выйдет.
Генриха, однако, в квартире не было, хотя следы имелись – пропахшая табаком и другим несвежим куртка так и висела на спинке кресла. Быстрый обход квартирных площадей результатов не дал никаких, кроме обнаруженного в раковине раздавленного окурка. На этом поиски были прекращены, и участники несостоявшейся брачной сделки вернулись к праздничному столу.
Когда принялись за сладкое, в маминой спальне раздались подозрительные звуки. Они стали увеличиваться по нарастающей и окончательно перешли в раскатистый хохот Левиной матери. Теперь в этом никаких сомнений не было – это ревела, задыхаясь от смеха, Любовь Львовна.
– Это бабаня! – весело выкрикнула Маленькая Люба. – Она выздоровела!
Лева, Люба, Любаша, остальные вскочили с мест и подошли к хозяйской спальне. Лева подумал немного и постучал к матери. Дверь от толчка подалась внутрь. В кресле у кровати сидела Любовь Львовна, тело ее сотрясалось от хохота, из глаз катились слезы. Одновременно она подвизгивала, но тут же снова уходила в полноценные раскаты. На полу перед ней на коленях стоял невменяемо пьяный Генька с протянутыми в ее сторону руками и вытянутыми по-верблюжьи губами. Не обращая ни малейшего внимания на вошедших, он повторял чувствительно и отрешенно:
– Мой друг… Я люблю-ю-ю вас-с-с… Просто люблю-ю-ю… – Он не отрывал взгляда от пожилой дамы. – Я хочу вас лю-би-и-ить…
«Действительно, полное дурново, как он и говорил…» – подумал Лева и поймал себя на том, что подумал не без удовольствия.
Там же, на полу, между Геней и хозяйкой спальни валялась оброненная ею тайная бумажка с еще более тайным местоположением секретного брильянтового наследства Казарновских-Дурново.
Сватовство в тот день не состоялось, как не состоялось и потом, потому что пробовать повтора уже никто не пытался. Но зато в доме на «Аэропорте» в этот день зародились две новые дружбы: одна – предполагавшаяся и получившаяся, хотя и не сразу, а гораздо позднее – семьи с Любашей, и другая – неожиданная для всех, легкомысленная и чудаковатая – Геника с Любовь Львовной, вдовой классика-драматурга…
Любаша с Левой были одногодками, более того, одноклассниками. Когда в ответственный и волнующий момент вручения аттестатов зрелости выпускникам десятилетки в актовом зале школы завуч с легким недоумением произнесла удлинившуюся ни с того ни с сего вдвое Левину фамилию, все грохнули. По новому документу выходило, что Левка, оказывается, всегда был Дурново, знаменитой же частью фамилии – Казарновский – только прикрывался, а истинную правду тщательно скрывал.
