бровастый.
— Ладно тебе, Краюхин, не перегибай, — неожиданно улыбнулся тот. — И так застращали бедного редактора, который наверняка ночь не спал, о своем поступке думал. Вон, опоздал даже. Вам ведь есть, что нам рассказать, Евгений Семенович?
— Смотря о чем вы хотите услышать, — я пожал плечами с напускным равнодушием. — Если о новом выпуске «Андроповских известий», то планерки еще не было.
— Вот-вот, — опять улыбнулся незнакомый функционер, и в этой улыбке промелькнуло что-то фальшивое. — Именно о газете мне бы и хотелось услышать. Давайте так. Какова задача советского печатного издания?
— Информировать граждан о происходящем в Союзе и мире, — ответил я. — Давать четкую объективную картину.
— И доносить до читателей позицию коммунистической партии, — подсказала Громыхина, поправляя воротничок, будто ей невыносимо душно. Видимо, эта фраза ожидалась именно от меня, и так нашей Кларе Викентьевне было бы проще за меня заступиться. Что ж, мой прокол, сознаюсь.
— Правильно, — тем временем кивнул седовласый уже без улыбки. — Задача печатных периодических изданий состоит в идеологически правильном информировании советских граждан. А вы, дорогой Кашеваров, забыли о важности партийной составляющей. Вот что это?
Он брезгливо взял в руки газету, будто подобрал ее на помойке, и повернул в мою сторону разворот со статьей о чернобыльцах.
— Это материал о наших андроповских ликвидаторах, — невозмутимо ответил я.
— Я и сам вижу, — все еще спокойно усмехнулся функционер. — Но как она написана, а? Разве это советская статья? Ощущение, что ее написал журналист «Би-Би-Си», но точно не «Андроповских известий».
— Насколько я знаю, международные стандарты журналистики применимы и к «Би-Би-Си», и к нашей газете, — парировал я, внимательно наблюдая за седовласым. — Каковы ваши конкретные претензии?
Мой оппонент на мгновение поморщился, словно попробовал лимон, однако сдержался. Опасный противник.
— Претензии, — повторил он, усмехнувшись. — Вы мне скажите, кто такие ликвидаторы? Любой советский человек ответит: герои. Так почему в вашей статье герои жалуются на жизнь? Где самоотдача и посыл молодым поколениям? Где направляющая роль партии? Почему этот ваш Садыков на фотографии не в орденах, а на больничной койке?
— Насчет орденов не ко мне вопрос, — ледяным тоном парировал я.
И вот тут все еще незнакомый мне партийный функционер не выдержал. Видимо, давно не сталкивался с общением на равных, привык давить молчаливых овечек и получил неожиданный отпор. Вся мнимая доброжелательность моментально слетела с его лица, и он перешел на повышенный тон.
— Вы забываетесь, Кашеваров! — лицо его перекосило от гнева. — Написали отвратительный пасквиль, а теперь еще подвергаете сомнению работу партийных органов! Не к нему вопрос, видите ли! Вы что хотели сказать своей цидулькой? Что в Советском Союзе не умеют лечить лучевую болезнь? Не заботятся о героях? Пытаются замолчать их проблемы?
— Я хотел показать как героическую сторону жизни ликвидаторов, так и последствия их тяжелой работы, — в отличие от моего визави я держал себя в руках, излучая уверенность и спокойствие. — Считаю, советское общество имеет право об этом знать. А сами герои могут просить о помощи.
— Молчать! — седовласый грохнул кулаком по столу. — Отличный подарок вы сделали на День комсомола, товарищ главный редактор! Это просто вредительство! Диверсия в пользу Запада! А вы? Прошляпили лиса в курятнике, товарищи коммунисты! Убрать его из газеты немедленно!
— Но Богдан Серафимович? — Краюхин изумленно повернулся к нему. — Мы ведь хотели только обсудить, проработать…
— А ты, Анатолий Петрович, в кресле своем не засиделся? — седовласый даже не посмотрел на первого секретаря райкома, продолжая буравить взглядом меня. — У тебя тут самая настоящая контра в редакции развелась, ты мне еще о проработках говорить будешь! Я что, по-твоему, Николаю Федоровичу[1] должен докладывать? О том, как у тебя в районе в День комсомола такая дрянь выходит?
Все это время я старался сдерживаться, но именно эти слова Богдана Серафимовича прозвучали словно пощечина. Стерпеть такое было уже невозможно.
— Дрянь? — возмутился я. — История парня, который возил ликвидаторов на автобусе? Или, быть может, дрянь — это комментарии ведущих врачей? Вы, извините, статью хотя бы читали или довольствовались заголовком и фотографией?
К такому седовласый оказался явно не готов. Он глотал воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба, даже галстук ослабил.
— Да как ты смеешь, щенок! — наконец, процедил он сквозь зубы. — Я все прочитал, и не по одному разу. Всю твою филиппику в адрес советской власти!
— Это какую же? — усмехнулся я.
— Мракобесие! — функционер то ли уже не слушал меня, то ли сознательно избежал ответа. — В советской газете про колдовство пишут! Тьфу! А я за тебя, Кашеваров, перед Татарчуком, между прочим, лично краснел! И за тебя, Анатолий Петрович, тоже!
Богдан Серафимович только теперь посмотрел на Краюхина, а я зато вспомнил, наконец, кто он такой. Фамилия его была Хватов, и он возглавлял «Андроповские известия» в шестидесятых и семидесятых. Потом его перевели в областной центр, где он входил в редакционный совет «Калининской правды» и занимал не последнюю должность в обкоме. Что самое паршивое, районки формально подчинялись областному изданию, и опять же формально Хватов мог вмешиваться в работу моей газеты. Его портрет, к слову, тоже висел в нашей «галерее славы» наряду с Кашеваровым и другими главредами. Только вот Бульбаша, кстати, там не было, я вот что еще вспомнил. Видимо, из-за пагубного пристрастия.
— В общем, так, Евгений Семенович, — Хватов немного успокоился и перестал брызгать слюной. — От своего поста ты пока отстраняешься, соответствующий приказ я подпишу, полномочия у меня на это есть, как ты понимаешь. Но есть для тебя и хорошая новость. Все-таки до этих своих демаршей ты газетой нормально руководил, так что, учитывая твои былые заслуги, в редакции я тебя оставлю, так уж и быть. Переведу в старшие корреспонденты. А там посмотрим, кем тебя заменить. Есть перспективные-то, Клара Викентьевна?
— Арсений Степанович Бродов у нас числится одним из заместителей, — ответила Громыхина. — И Виталий Николаевич Бульбаш. Из молодых же…
Я внимательно слушал Клару Викентьевну, которая осторожно отметила, что молодежь пока еще не готова возглавить газету, а Евгений Семенович, то бишь я, высококвалифицированный и ответственный редактор. И, возможно, стоит дать мне шанс, взять на поруки, помочь направить энергию в мирное русло. А параллельно в моей голове укладывалась мягкой кошкой мысль: да, меня все-таки сместили, как я и опасался, но при этом оставили в редакции. Конечно, обидно, что старый хрыч Хватов уже подыскивает мне замену, однако еще не вечер. Была мысль прямо сейчас встать в позу и потребовать бумагу из обкома, вот только я понимал, что он не блефует. Нет, мы пойдем другим путем.
— Ладно, посмотрим, — между тем, властно махнул рукой Богдан Серафимович, останавливая Громыхину. — Ты мне Кашеварова-то не защищай, он американские методы работы хотел в газету ввести. Хотел, Кашеваров?
И снова меня неприятно кольнуло внутри: Метелина. Вряд ли кто-то еще меня сдал, а
