собрался, солдаты нежданно-негаданно были втянуты в предвыборную кампанию.
Утром к ним в кухню влетела эта певичка с конопушками Стефка и щебечущим своим говорком, казалось ничуть не смущаясь, спросила у отдыхавшей на нарах смены:
— Хлопаки, кто з вас спева? — При этом она чуточку сморщила носик — воздух был не первой свежести, особенно если учесть шесть пар свисавших с печи солдатских портянок.
— Я сейчас проветрю, — сказал Андрей, — может, вы пока выйдете?
— Ничего, — сказала она, отмахнувшись, — если я словлю в этом омуте хоть одну певчую рыбку, все окупится.
Она повернулась к нарам, солнце упало на ее личико, из-под ресниц по-женски серьезно блеснули карие глаза: вот тебе и девчонка…
— Так поможете, товарищи, самодеятельности? То будет бардзо добже. И польза людям.
Только теперь стало ясно, что она смущена и оттого говорит чересчур бойко, чуть приглатывая слова. Андрей зря старался. Невозможно было поймать ее взгляд, она словно и не замечала его присутствия. Ребята, слегка обалдев от певучего говора этой, словно занесенной к ним ветром, снегурочки, умоляюще пялили на Андрея глаза.
— Да мы все спиваем, — наконец заметил Бабенко.
— То може так быть? — обрадовалась Стефка, по-прежнему не глядя на Андрея. И он с какой-то смутой в душе отметил, что это вполне естественно: «Тебе уже двадцать три, старик, съела война твои годочки».
— Может, — зажегся Бабенко, — мы в строю поем, тот же хор.
— Не то, не то.
— У Кольки гитара.
— И еще тенор, — уточнил Колька, потерев небритую, уже засеребрившуюся у висков щетину, — знаю двадцать песен. — Очевидно, он имел в виду свой одесский репертуар.
— Кончай травить! — бросил Андрей.
— Правда, — сказал Колька, — «Жди меня» под гитару подойдет?
Он выволок гитару и бойко тренькнул.
— Еще як! — всплеснула руками Стефка.
Николай вдруг зачастил фальцетом, рванув струны:
Купил тебе я боты,
Пальто из коверкоты
И туфли на резиновом ходе,
Раз-две!
А ты мне изменила…
— Не-не, — засмеялась Стефа, — то не подходит.
— Могу прочесть стихи, — заметил неулыбчивый Юра. Он любое дело воспринимал серьезно, даже с известным преувеличением. — Если товарищ лейтенант отпустит.
— Подумаю…
— Спасибо, — сказала смеющаяся Стефка, на этот раз Андрею. — Завтра малый концерт на заводе, после митинга. Потом поедем на хутор.
Она попрощалась общим кивком и вышла первой, а за ней тронулись Николай и Юра — провожать. Николай даже попытался галантно взять ее под руку, но без особого успеха — все это Андрей видел сквозь подмерзшее окно.
Оставалась половина свободного воскресенья. Отдых не так уж часто выдавался в его армейской жизни. На фронте разведчика кормят ноги. И само собой — голова. Самая беспокойная профессия. Спокойствие ему нужно, когда он идет на риск. Не будешь спокойным — тебя успокоят. Навсегда.
А сейчас его ребята в клубе, напротив, репетируют.
Прекрасное занятие. И вокруг солнечный, тихий мир, и нет за нейтралкой врага… А он почему-то не находил себе места. Глянуть бы хоть глазком, как там с ними управляется в клубе эта егоза в красной шапочке и белой дошке. Впрочем, дошку она, конечно, сняла. Интересно, как одета…
Нет, ничего, кроме любопытства, она не вызывала, была для Андрея одной из тех девчонок — полек, чешек, немок, — которые проплывали мимо пестрой вереницей, особенно когда войска с ходу брали города и поселки, — незнакомое девчоночье племя…
Порой хотелось остановиться, заговорить, понять, как и чем они жили и похожи ли на его школьных подружек. Все тут было иначе, и они, должно быть, иные. Какие? И что на их языке означает дружба? Помнится, учились до войны в смешанных классах и за партами сидели с девчонками, и все у них было поровну, все общее — и работа в пришкольном саду, и подготовка к экзаменам, и затрепанная книжка о Павке Корчагине, которой все зачитывались, а потом спорили до хрипоты, прав ли Павка, отбросивший всякие романы ради строительства новой жизни. И все в конце концов сходились на одном — прав…
А уж на фронте было не до любви. И слава богу. Наверное, влюбись он в радистку Альку, сердитую, как черт, хрупкую, интеллигентную девочку, не взорвать бы моста на Одере. Нет, любовь — это жалость, а жалость бы их погубила. Вот он ее и гонял перед заданием, не давая спуску, по буграм и ельникам, по холодной весенней воде с полной выкладкой плюс рация.
— Железная девка! — хвалил он ее.
После тренировок Алька валилась на нары, расстегнув ворот гимнастерки, и глаза на синеватом от ветра лице ее блестели, как проталины под луной на вымерзшей нейтралке.
Все-таки не выдержал однажды, прикоснулся к плечу и спросил со смешком: «Ну, как нагрузочка, старуха?» Она вспыхнула: «Нормально, старик. Я ведь «железная», не так ли?» — «А ведь командиру не положено тыкать, сержант». — «А хамить женщинам положено?» Так и не понял, чего в нем больше было в эту минуту — злости или восхищения. На обратном пути из вражеского тыла ее ранило в ногу, и ему пришлось почти всю дорогу тащить ее. Под конец Алька уперлась: оставь меня! Силы уходили, и он даже улыбнуться не мог, только и сказал: «Ну вот мы и дома, старуха. Подлечишься — вернешься». «Хорошо, — тихо ответила она, не размыкая век, — только не к вам, поищу дом покультурней». На щеке у нее заблестела слеза. Он проводил девчонку с щемящим сердцем — навсегда.
«Ничего, — подумалось ему совсем некстати, — завтра митинг на заводе, погляжу, что за самодеятельность». И на душе полегчало. С чего бы это?
* * *
В первый стекольный цех он попал точно мальчишка в ожившую сказку, стоял разинув рот, смотрел на радужные пузыри стекла над длинными дудками, пока не почувствовал на себе любопытные взгляды со всех сторон, не ощутил, до чего глупо выглядит.
И сам рассмеялся, и все вокруг.
— Откуда, лейтенант, за какой нуждой? — суховато спросил пожилой аскетического вида мужчина в выцветшей гимнастерке со следами погон.
Мужчина этот оказался старшим мастером по фамилии Копыто. Бывший партизан, предзавкома Денис Денисович Копыто, как представился он чуть погодя, когда Андрей объяснил цель визита.
— Хотелось бы поговорить со стеклодувом Ляшко. Если можно.
— Можно, почему нельзя, — сказал Копыто и вынул из кармашка брюк огромные, луковицей, часы. — Через пять минут у нас митинг по займу. С артистами на закуску… Поприсутствуете? А Ляшко вон… — Мастер кивнул в дальний угол, где маячила коренастая фигура в рубахе, казавшейся розовой в отсветах печного пламени…
Но взгляд его, скользнувший в сторону Ляшко, будто споткнулся на пути, даже сердце бухнуло: Стефка!
Главная «артистка» склонилась у стола ОТК, с
