и мошкару, на небо и уходящее солнце — на весь мир и на всех, кто в нем обитал. Он кричал исступленно, не чувствуя слюны, которая вылетала ему на грудь, не в силах утереть слезы, и мир вокруг него расплывался в мутное пятно. Он орал до тех пор, пока хватало воздуха, а потом, всхлипывая, набирал полную грудь — и ревел вновь, хрипло и оглушающе громко, словно лось с перебитою спиной. Вскоре его рев перешел в хрип, дрожь в последний раз прокатилась по его телу — и Семен застыл в пруду, с закрытыми глазами и опущенной головой. Лишь его грудь все так же часто вздымалась и опускалась, как будто гроза уходила куда-то вдаль, оставляя за собой вывернутые с корнем деревья и тишину. Повернув голову, он вытер нос о плечо, затем — о второе, сглотнул слюну и открыл глаза.
— Значит — все, — сказал он сиплым голосом. — Значит, пропал… Тебя не убьешь. Ты не живая…
Пальцы на его руках шевельнулись, будто поглаживая кожу. Семен кивнул и посмотрел в сторону берега.
— Не-е-ет уж, если помирать — то в лесу, а не в этой луже… — сказал он и, убрав ногу со старухи, потянул ее к берегу. Она начала сопротивляться, но Семен почти не обратил на это внимания. — Тебе здесь, видать, нравится — значит, пойдем куда подальше…
Лицо старухи наконец вынырнуло на поверхность, глаза, покрытые ряской, моргнули, рот раскрылся — и из ее носа потекла черная вода с зелеными проблесками тины, вниз по щекам и подбородку, иногда затекая и в открытую пасть с торчащими в ней желтыми зубами. Когда поток из носа ослаб, старуха хрипло и глубоко вздохнула, а ее рот привычно расплылся в усмешке.
— Тсап-тсап, — сказала она тихонько, выплевывая на грудь остатки болота.
— И тебе не хворать, — просто ответил Семен. После своей недавней истерики он чувствовал странное спокойствие. Эмоции перегорели, ушли на задний план, оставив его разбираться с неведомой угрозой самостоятельно. — Пойдем, пока еще светло, посмотрим на тебя…
В ботинках хлюпала вода, со штанов текло по ногам, но это все было не важно. Семен вытащил старуху на берег, развернул к себе и долгое время разглядывал. Выглядела она точно так же, как и прежде, разве что мокрая. Никаких повреждений от ударов или нахождения под водой в течение минут двадцати. Та же улыбка на старческих губах, тот же лысый просвечивающий череп и, конечно же, те же крепкие, стальные пальцы на его, Семена, запястьях.
— Так чего именно ты хочешь? — спросил ее Семен. Старуха, казалось, прислушалась к его голосу, перестав улыбаться. — Можешь уже сказать, ведь ничего не изменится… Ты ведь это уже много раз делала, да? Ну вот. А для меня ведь такая дрянь впервые. Хотелось бы узнать, что меня в итоге ждет? Будешь ждать, пока я отвлекусь — и подбираться по рукам все ближе? Это я понял, да. А что потом? К чему все идет, милая?
— Тсап-тсап, — сказала старуха и, щелкнув зубами, вновь заулыбалась.
«Любопытной Варваре…» — вспомнилось Семену. По спине побежали мурашки.
— Понятно. — Он кивнул. — Жрать, значит, будешь. За лицо. Так я и думал. Только вот я не мальчик какой безгрешный. Говна навидался за жизнь, честно тебе скажу. И я не мамка этого пацана, перепуганная. И не алкаш старый. Ты со мной, получается, немного выше головы прыгнула, падаль чертова. — Семен улыбнулся как можно шире. — Запомни, что я сейчас скажу, падла. Когда ты ко мне подберешься, когда окажешься достаточно близко, чтобы мне в харю вцепиться, вот когда ты свои зубки уже на меня наточишь — я тебя ждать-то не буду, слышишь? Я тебе первый в харю вцеплюсь. Я тебя сам живьем жрать буду. У меня зубы крепкие, видишь? — Он несколько раз клацнул зубами. — Я тебе харю первее объем, поняла? Сначала нос отгрызу, а потом буду жрать везде, где дотянусь. Ты — меня, а я — тебя. Пока не сдохну — буду зубами работать, я тебе обещаю. Будем с тобой лежать и жрать друг друга, как тебе такое? У тебя ведь такого еще не было? Вот и помни об этом, сука, когда рожу свою ко мне тянуть надумаешь. Я помирать буду — а нос тебе, падла, отгрызу, поняла?
Старуха не отвечала, но улыбка с ее губ почти пропала. Теперь она смотрела на Семена с легкой насмешкой, будто говоря «ну-ну, а еще что расскажешь?».
— Не веришь? Да мне и плевать. — Семен плюнул ей в лицо, но старуха даже не дернулась. — Я просто тебе сообщить решил. Чтобы кайф тебе обломать от этой твоей игрушки. Как дотянешься до меня — тут и начнем друг друга глодать. Не ты одна здесь зубастая, поняла?
— Тсап-тсап. — Старуха посмотрела вниз, куда-то на ногу Семена, и тот чуть было не последовал за ней взглядом, но вовремя опомнился и уставился ей в лицо.
— Думала, два раза один фокус пройдет? — Семен осклабился и с удовольствием пнул старуху в живот. — Я тоже могу старые свои фокусы вспомнить. Нравится? Ну так вот: будешь глазенки свои куда по сторонам отводить — я тебя в пузо пинать буду. Знаю, что не поможет, но мне хоть не так скучно помирать будет.
Не отворачивая головы от старухи, Семен осторожно, одними глазами, осмотрелся.
— Значит, так, милая, — сказал он. — Думаю, нечего нам тут стоять. Наговорились — и ладно. Предлагаю двинуть к выходу и посмотреть, что получится. Чего улыбаешься? Ну, понимаю. Небось, не я один такой умный, верно? Что-то здесь, видимо, опять не получится? Ишь, хитрая какая… Ну, посмотрим, что ты на этот раз придумала. — Семен вздохнул и поводил затекшими плечами. — Только давай на этот раз ты впереди меня шуруй, дорогу прокладывай. Договорились?
Он уперся пятками в землю — и двинулся вперед, толкая старуху перед собой. Та засеменила ногами, удивительно проворно перепрыгивая через корни деревьев и болотные кочки, и тогда Семен двинул напрямик через кусты. Старуха, спиной почувствовав приближающиеся заросли, попыталась обернуться, но Семен, не сбавляя ходу, пнул ее в бедро, вынудив согнуться, и, расталкивая ее телом ветки, направился через чащобу.
— Напрямик пойдем, милая… — бухтел он, перебираясь через ветки. — Чего мне за одежду бояться? Порвется — и хрен с ним. Тебе, думаю, тоже не на свадьбу, потерпишь. Куда ты, не отворачивайся. — Он вновь ее пнул. — У нас тут интимный момент, а ты по сторонам смотришь. Давай перебирай ножками, мне еще сегодня сумку забирать, — он истерично рассмеялся. — Интересно, с меня
