благодарили Бога и Карла Маркса, что они проспали, у извозчика сломалось колесо или внезапный приступ почечной колики приковал их к постели.
Первая волна арестов прошла в тот же день, что и бойня в Петросовете, и многие товарищи теперь отдыхали в одиночных камерах Крестов. Но многие другие успели скрыться в самый последний момент, растекаясь по конспиративным квартирам. Многие ветераны вспомнили революцию 1905 года и последующие волны арестов. Оптимисты были злы и заряжены на борьбу, пессимисты молча сравнивали нового диктатора с прежним царём, понимая, что в этот раз так легко всё не обойдётся. Реалисты думали, как им выкарабкиваться из этой ситуации.
— Товарищи, реакция поднимает голову, — произнёс один из подпольщиков, прекрасно одетый джентльмен с ухоженной бородкой клинышком. — Это объявление войны, и ничто иное.
Собравшиеся закивали, забормотали что-то поддерживающее. Это было очевидно и так. Они сами войну объявили давным-давно, многие ещё со школьной скамьи начали свой крестовый поход против самодержавия и угнетения, но таких ясных и резких ответов получать им ещё не доводилось. Поэтому боевое крыло эсеров и РСДРП пребывало в лютом бешенстве.
— Пора возобновлять террор, — заявил другой, сидя в глубоком кресле в углу комнаты.
— Против кого? Многие из наших товарищей до сих пор входят в правительство этого сатрапа! — воскликнула некрасивая женщина в строгом платье. — Никто даже не подумал выйти в знак протеста!
— Это ничего бы не изменило, — парировал ещё один революционер. — Поддержки у него достаточно, и в народе, и среди интеллигенции. И уж, тем более, в армии.
— Да, революционный террор это единственное, что мы можем сейчас противопоставить узурпатору, — согласился первый подпольщик. — Благо, теперь взрывчатку можно даже не готовить самим.
Подпольщики тихо посмеялись. Да, война круто поменяла методы борьбы. Обычную гранату достать было гораздо проще, чем с риском для жизни изготавливать динамит на съёмной квартире.
— Товарищи, я всё же считаю, что террор — это последнее средство, — подал голос ещё один из революционеров. — Узурпатор пользуется своей популярностью, мы так можем дискредитировать себя в глазах общественности.
— Вздор! — фыркнула женщина. — Люди выйдут на улицы, они ждут только сигнала! Мы столько лет боролись против диктатуры не для того, чтобы она снова к нам вернулась! Никто не будет нам указывать!
— Тише, прошу вас, — произнёс человек в кресле. — Это одна из последних квартир, не хотелось бы её скомпрометировать.
— Прошу прощения, — извинилась женщина. — Я просто хотела сказать, что…
— Мы поняли, спасибо, — перебил её джентльмен. — Опасения понятны, генерал и в самом деле пользуется уважением в народе. Но я полагаю, мы найдём средство, как его этой популярности лишить. Грязное бельё имеется у каждого. Накопаем и на него, благо, нам готовы с этим вопросом помочь.
— Или придумаем, — добавил человек в кресле.
— Или придумаем, — согласился джентльмен. — Но в любом случае, должна быть и частичка правды. Чтобы народу проще было поверить. Я полагаю, нам нужно совмещать то и другое. Террор необходимо возобновлять, иначе нашу свободу задушат окончательно.
— Согласен.
— Согласен.
— Согласен.
— Согласна.
— Согласен, — один за другим звучали голоса, пока решение о начале революционного террора не оказалось принятым единогласно.
— Замечательно, — протянул джентльмен. — Теперь предлагаю перейти к конкретике.
— Убить! Всех! — кровожадно воскликнула женщина. — Иначе он снова отправит нас всех на каторгу! И это будут уже не царские поселения с прогулками и свиданиями, это будет ад на земле!
— Ну что вы такое говорите… — буркнул человек в кресле.
— Правду! — взвизгнула женщина.
— Убить всех это не конкретика, — произнёс джентльмен. — Хорошо, откроем охоту на самого узурпатора. На его семью. Кажется, они с ним в Петрограде не появлялись, значит, сидят где-то в Ставке. На его подчинённых.
— Протестую, убийство генералов во время войны противоречит оборонческой позиции, принятой центральным исполнительным комитетом партии… — возразил другой революционер. — Нас моментально обвинят в работе на кайзера Вильгельма и германский штаб.
— Поддерживаю, — согласился ещё один. — Убирать генералов и вообще военных во время войны нельзя.
— Вы трусите! Трусы, а не мужчины! — выпалила женщина. — Эти самые генералы хотят растоптать то, за что мы так долго боролись! Это война! Мы должны пользоваться любыми методами!
— Если мы обезглавим военную верхушку и захватим власть сами, то заключим сепаратный мир с немцами, и это кровавое безумие, развязанное Николашкой, наконец закончится. Народ вздохнёт спокойно, — произнёс другой.
— Да, народ жаждет мира, — сказал ещё один. — Не вижу ничего плохого в том, чтобы его приблизить.
— Смею заметить, товарищи, подчинённые диктатора это не только генералы и адмиралы, — вкрадчиво произнёс джентльмен. — Он набирает себе бывших жандармов и полицейских. Думаю, никто не против убийства жандармов.
Революционеры снова посмеялись, согласно кивая. Отношение к Охранке и полиции у всех было совершенно одинаковым. Самых злых ищеек, конечно, поубивали в феврале-марте, но добраться до всех не получилось.
— Да и гражданские чиновники должны будут трижды подумать, прежде чем соглашаться работать на узурпатора, — добавил джентльмен. — Если кто-то переживает за наших товарищей, оставшихся в правительстве, не переживайте. Они либо будут снабжать нас информацией, либо отправятся вслед за новым хозяином.
— Я бы вообще предложил внедрить наших людей в его новые структуры, — произнёс человек в кресле. — Сейчас их там, насколько я знаю, нет.
— А разве мы не пытались? — хмыкнул другой подпольщик.
— Пытались, — мрачно усмехнулся человек в кресле. — Из тех товарищей, кого я знаю, всех отсеяли если не на первой, то на второй проверке.
— Значит, надо пробовать внедрять других. Возможно, из солдатской среды, — сказал джентльмен.
— На это нет времени! Надо действовать уже сейчас, — зло процедила женщина. — По старинке, бомбами и револьверами. Подкараулить диктатора на улице, на вокзале, в театре, да где угодно!
На руках многих из собравшихся уже имелось достаточно крови царских чиновников и врагов революции, и никто из них не видел ничего плохого ещё в одном убийстве. Или сотне убийств. Ради святой и великой цели, достижения социализма, мира во всём мире и всеобщего равенства придётся пролить ещё немало крови, и они готовы были охотно её проливать. Как свою, так и чужую.
Мягкость царского режима приучила их к
