прошлое.
— Вляпался ты крепко, — наконец разобрал я слова лысого мужика. — С такими уликами они тебя лет на десять закроют. Если… Если раньше ничего с тобой не случится.
— А что со мной может случиться? — я пропустил мимо ушей предупреждение про десять лет, зацепившись только за последние слова.
— Да много чего. Тебя ещё пока и прессовать-то не начали. В этой камере у них как предбанник, как чистилище. А вот куда ты отсюда попадёшь, зависит от тебя.
— А куда я могу попасть?
— Да хотя бы в соседнюю камеру. Там с тобой никто разговаривать по душам не будет. Выйдешь ли ты оттуда живым или нет — это большой вопрос. Но что здоровье потеряешь — точно.
— И что же мне делать?
— Хороший адвокат бы помог. Так что слушай следака…
В этот момент второй сокамерник, до этого лежавший на нарах-помосте, вскочил и одним ударом по голове сбил лысого с лавки. Удар был таким сильным, что тот, даже не сообразив, что произошло, оказался на полу в полном нокауте.
— Это крыса подсадная, — объяснил мужчина свои действия, шаря по карманам лежащего. — Он сначала ко мне с расспросами лез, но обломился. Теперь на тебя перешёл.
Оказалось, что у «крысы» с собой есть телефон. Мужчина набрал несколько цифр и быстро, ничего не объясняя, сказал в трубку:
— Я в седьмом отделении. Вытаскивайте.
Потом он протянул телефон мне.
— Он хоть и гнида, но сказал тебе правильно. Отсюда тебя переведут в другую камеру, а там… Так что лучше найди того, кто тебе помочь может. Потому что скоро нас начнут сильно бить.
Наизусть я помнил только один телефон.
Глава 4
— Похоже, если бы я немного задержался… — Роман посмотрел на меня и огорченно покачал головой. — Прилетим и сразу к врачу. А этот гадюшник я разнесу. Поедут, суки, варежки шить!
Хотя Ромка был из интеллигентной семьи, отношения с правоохранительными органами у него не сложились ещё со времён нашей бурной советской молодости. Тогда его часто ловили на спекуляции всякой мелочевкой, а ещё чаще — за участие в пьяных драках и дебошах, которые он устраивал то в дорогих столичных кабаках, то в грязных пивных в районе Курского вокзала.
Вытаскивал его из этих переплётов отец — известный журналист-международник, обязательный участник всех круглых столов на телевидении и завсегдатай ресторана «Арагви», где для него всегда был зарезервирован чудесный круглый столик в кабинете с арочными сводами. С экрана телевизора он рассказывал, как загнивает капиталистическая Америка, а закусывая в ресторане водку заливной стерлядью, обсуждал, как следует поделить советское имущество после падения коммунизма. При этом, насадив на вилку кусок рыбы, он так яростно ею размахивал, будто отправлял на Шевардинский редут всю свою старую гвардию.
Мать Романа была известной пушкинисткой. Как он говорил: «Двадцать лет исследует, какой дорогой Александр Сергеевич в Болдино купаться ходил: вокруг конюшни или мимо старого амбара».
Когда-то Ромка был моим лучшим другом и компаньоном. Вместе с ним в самом начале 90-х мы ездили в Польшу продавать утюги и лопаты, и даже как-то под Смоленском получили по пуле от заменивших таможню бандитов. На вырученные деньги возили из Турции кожаные куртки. А чуть освоившись, привезли в Москву IBM PC. В то время по прибыльности этот бизнес уступал только наркотикам и бодяжному алкоголю.
Но Роману этого было мало.
— Это всё пыль. Утечёт сквозь пальцы и не заметишь, — печально глядя на забитые деньгами коробки из-под оргтехники, говорил он.
— А что не пыль?
— Нефть — не пыль, газ — не пыль, сталь — не пыль…
— Этими непыльными продуктами занимаются люди с определённым менталитетом и психологической подготовкой. Ведь не так просто отнять у народа то, за что он столько крови пролил.
Через полгода после этого разговора Роман сообщил, что какие-то хорошие знакомые его отца предложили нам поучаствовать в приватизации нескольких нефтяных месторождений в Западной Сибири.
По наивности я тогда считал это воровством, и поэтому распрощался с бизнесом, решив, что моё счастье в тихой семейной жизни. А с любимой и в шалаше рай. К сожалению, моя любимая думала иначе.
— Мы с тобой уже в том возрасте, что по утрам думаешь, как твои трусы оценит санитар в морге, а не молоденькая любовница, — продолжал Роман. — А ты… Как же ты вляпался в это дерьмо?
Мы шли от деревни к большому голубому вертолёту, который медленно крутил лопастями в центре заросшего ромашками луга.
После того как мужик в камере ударил лысого с телефоном, ещё минут пятнадцать было тихо. Потом открылось окошко в железной двери, а через несколько секунд и сама дверь с грохотом распахнулось, и в камеру влетели полицейские с дубинками. Они вытащили ещё не пришедшего в себя стукача и вывели здоровенного парня, который его вырубил. Потом занялись мной…
Роман прав — если бы он прилетел на полчаса позже…
Я не знаю, что он сказал, куда позвонил, но меня выпустили. При этом извинялись все: от начальника отдела и следователя до дежурных. Не извинился только белобрысый кучерявый опер. Спрятавшись за спинами сослуживцев, он играл желваками, с ненавистью глядя на меня и Романа.
— Не знаю. Вроде нигде не высовываюсь… Но ведь убили человека. Этого Васю. Против меня есть улики…
— Да что ты мелешь? Какие улики? Никого не волнует, кто убил Васю. Кто он такой, чтобы из-за него переживать?.. У ментов задача — найти лоха с деньгами, а уж если не получится, то того, на кого можно это убийство повесить, чтобы статистику не портить. Ну и этот лох — ты.
Я не ответил. Роману это было не нужно. Он, как когда-то его отец, не любил слушать, а любил говорить. Сейчас он и внешне стал похож на него: такой же высокий дородный господин, в точно таких же, как у известного отца, очках с золотой оправой. Ещё в институтской самодеятельности Ромка играл гоголевского городничего, а сейчас, прибавив несколько десятков килограмм и много-много миллионов долларов на различных счетах, он мог бы легко сыграть и царя-батюшку Александра III, и бывшего премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля.
— Если хочешь жить в России, то прими за аксиому: не обманешь ты — обманут тебя. Ты — или охотник, или добыча. А сейчас именно ты — низшее звено в иерархии. Ты — кормовая база для всякого сброда.
— Законы для всех одинаковые, — немного обижено возразил я.
Роман даже остановился. Пару секунд он в недоумении смотрел на меня, а потом рассмеялся так, что из его глаз потекли
