которые нельзя обсуждать при тебе! — хором заверили мы. И солидный полковник, представьте, поверил — уселся за стол и развесил уши…
Пришлось нам с Женькой вспоминать только то, о чем можно было говорить при нем:
— А помнишь: — «Две улицы вниз и дача…»
— Налево?
— Да кто поверит, что тогда мы были такими…
— Непосредственными?
Это произошло в те времена, когда сотовых телефонов еще и в помине не было.
Заканчивался ясный летний день, пятница.
— Что ты собираешься делать завтра? — спросила Женька Савицкая — стройная привлекательная аспирантка медицинского института.
— Пока не знаю, — поправляя на носу очки отвечала я, — дети в пионерском лагере, срочных дел не предвидится, скорей всего целый день проваляюсь на диване с книжкой, «Унесенных ветром» дочитаю.
— Глупости, — категорически заявила подружка, — погодка-то стоит вон какая замечательная, лучше приезжай ко мне на дачу.
— А я не знаю где твоя дача.
Красотка тряхнула короткими светлыми кудряшками:
— Слушай сюда: автобус номер девять отправляется от вокзала каждые полчаса. Доедешь до остановки «Лавочки», а там — две улицы вниз и первая дача налево.
— Первая дача налево?
— Да, первая — налево. Ну Викеша, это же так просто — чего там искать-то! — Женька озорно сощурила зеленые глазищи, — А я к твоему приезду мяса нажарю, да с маминым домашним вином и клубникой — прямо с грядки…
— Ну, если мясо, да с клубникой и вином, — улыбнулась я, даже не подумав уточнить адрес.
Не имея понятия о дачных нарядах, на следующее утро собралась как на Каннский кинофестиваль — надела светлые брюки с шелковой блузкой, взяла белую сумку, и, не забыв облиться духами из нового флакончика, отправилась на вокзал.
Девятый автобус уже собирался отходить, но свободные места еще были. Я уселась на переднее сидение и стала расспрашивать попутчиков:
— Не подскажете, где остановка «Лавочки»? — мнения разделились:
— После Латошинки первая, — авторитетно заявил дед в серой кацавейке.
— Нет-нет! Там давно уже не «Лавочки», — «Лавочки» теперь через три остановки, — встряла моложавая тетка с ведром, а водитель подтвердил:
— Точно, через три! — я и вышла — через три…
Мало того, что мой наряд, как вы понимаете, совершенно не соответствовал окружающей обстановке, так еще не менее трех часов я, приличная женщина, заведующая самым большим и серьезным отделом — отделом науки и техники городского Дворца пионеров, благоухая на всю округу польскими духами «Быть может», таскалась — не подберу другого слова — по узким проулкам, разыскивая «первую дачу налево».
Перезнакомившись с копавшими, половшими, сажавшими дачниками все расспрашивала — вот прямо «про то, не знаю, что». Наконец один молодой и, смею вас уверить, симпатичный мужичок, поливая грядку с помидорками, махнул рукой в конец улицы:
— Идите вдоль дороги, потом поверните налево и метров через сто увидите.
Проплутав далеко не сто — все двести метров, дважды повернув налево, я, к большому удивлению, вновь оказалась возле зеленого частокола того мужичка:
— Опять вы! — лукаво улыбнулся хозяин, снимая с мангала два шампура, — Устали небось? Бросайте бесплодные поиски, заходите ко мне — вот и шашлычок подоспел! — он гостеприимно распахнул калитку, но я молча махнула рукой и в расстроенных чувствах зашагала дальше.
Минут через двадцать на конечной остановке увидела все тот же девятый автобус.
— «Сегодня совершенно не мой день!», — подумала я, забираяась в салон. Водитель закрыл двери и автобус отправился в город — с полчаса мы тряслись по узким дачным улочкам, потом выехали на асфальт, притормозили — и тут прямо перед моим носом возникла серая, вся облупившаяся вывеска — «Лавочки».
— «Столько времени потеряно, пусть будет еще одна, последняя попытка», — с этими мыслями опять вышла на дорогу. Как там Женька говорила? «Две улицы вниз и первая дача налево»? Ну пошли…
Первая дача налево оказалась симпатичным одноэтажным домиком в два окна. Сирень, калитка — и тут кто-то в белом метнулся от мангала к забору:
— Е… твою мать! Е… твою мать! — звонко орало это создание на весь дачный массив, швыряя в кусты дымящуюся сковороду с горелым мясом…
— «А с виду такакя приличная дамочка», — с облегчением подумала я, толкая калитку:
— Женька! Чего хватаешь горячую сковородку голыми руками?..
Да я и не о Женьке. Самое главное — со мной были мои дети. Отдельные моменты их детства стоят перед глазами, так, как будто это было только вчера.
Вот трехлетняя Ирочка скачет под окном прямо по клумбе с цветами. Соседи, посадившие эти цветочки, возмущены. Одна из бабушек бежит накляузничать на девочку:
— А ваша Ира….
Я тут же бросаюсь на улицу призвать ребенка к порядку, но по пути натыкаюсь на соседку Галину. В гневе объясняю, зачем бегу. На что та реагирует совсем странным, на мой взгляд, образом:
— Ты в своем уме? Да и хрен с ними, с ихними цветочками! Дочь-то твоя, кто же еще за девочку заступится? Ты пока у неё единственная защитница! А этим бабкам только дай волю. Мамашка, ты потеряла ориентацию в пространстве?
Отличный урок любви к собственным детям! В тот момент я поняла: своих детей никому и никогда обижать не позволю — если что — разберусь с ними сама.
А вот мы с Ромочкой едем на трамвае с рынка. Сидим на первом месте, напротив — пожилая женщина с большой сумкой. Ребенок весело распевает песенку и, болтая ногами, задевает ее юбку.
— Рома, сейчас же прекрати! Видишь — тетеньку пачкаешь! — одёргиваю мальчонку. А женщина почему — то с болью смотрит на нас:
— Деточка, люби своего сыночка, пока он маленький да с тобой рядом. Любуйся на него, целуй, обнимай, балуй, как только можешь. Время пролетит — не оглянешься. Наш-то вырос, забрали в армию и услали куда-то. Мы даже не знаем куда — пропал внучек, вот уже два года ни слуху, ни духу, мать все глаза выплакала! — засекреченная военная операция Советских войск в Афганистане была в самом разгаре.
В том трамвае я отчетливо осознала и другое — мой сын никогда не пойдет в армию.
Эта пожилая женщина положила еще один кирпич в мою любовь к детям — порой этому учили совершенно незнакомые люди.
Бессильной перед детками никогда не была, могла заставить их слушаться не только слова, а просто взгляда, у нас даже игра была такая:
— Отгадай, что я хочу тебе сказать? По моим глазам отгадай! — говорю я, сердито глядя на ребенока.
— Ты хочешь сказать: «Не балуйся», — звонко орет догадливый сыночек.
А фраза «голова дана человеку для того, чтобы ею думать, а не только носить шляпу» повторялась
