могу! — заявил ей прямо после долгих витиеватых увещеваний господин Римский и вежливо проводил до двери, пообещав остаться ей другом. Но не помощником. Николай, прознавший об этом в тот же вечер, злорадствовал весь ужин.
— Ты никому больше не нужна, — с весьма довольным видом сообщил он ей, попивая вино. — Ни один юрист тебе не поможет. Дурная слава, отсутствие связей и денег отпугнут их похлеще твоих родственников. А мне Римский не откажет. В память об отце. Клянусь, я отберу у тебя все. Каждую монету, которую он на тебя потратил. Ты даже свое приданное не отсудишь. Ах да, забыл: оно было таким мизерным, что, верно, поместилось бы в чайной чашке. Что ж, не видать тебе и этого!
Екатерина посматривала на пасынка насмешливо и загадочно молчала. Ее самообладания однако хватило ненадолго, и вскоре она ушла на кухню составить меню на завтра. До кухни она правда не дошла. Заперлась в какой-то хозяйственной каморке и расплакалась, усевшись на пыльные сундуки.
Ей очень хотелось быть находчивой, сильной и независимой.
Но она была слабой. И очень-очень одинокой.
* * *
— Не могу ничем помочь, — сказал мужчина с седыми висками и даже сделал вид, что сим фактом он очень огорчен.
— Да-да, у меня были ваши родители, — засуетился вокруг посетительницы плутоватого вида мужичок, и Екатерина, так и не сев в предложенное кресло, сразу откланялась.
— В смерти вашего мужа слишком много неясного! — заявил безапелляционным тоном сухопарый старик. — Мы не можем рисковать добрым именем конторы…
Николай оказался прав. Так или иначе, но ей отказали во всех местах, где она побывала за последние пару дней. Екатерина выписала кучу книг по юриспруденции и экономике, но сколько не пыталась, ничего не могла в них понять. Она, конечно, обошла далеко не всех юристов города, но десятка провалившихся попыток ей хватило, чтобы пасть духом.
Через два дня, проведенных в отчаянии, она неожиданно получила странное письмо: «Приеду. Разберусь. А.М.» Катя бы подумала на Михаила, но девичья фамилия Лизы начиналась на К — Климская, а не на А. Оставалось только гадать, кто обещает приехать и к кому: к ней или Николаю? И что от этого нежданного гостя ожидать: худа или добра?
Следователь пока больше не заходил. Улыбчивый Талькин тоже больше не появлялся, но прислал корзину пирожных с благодарственным письмом. Катю это несколько взбодрило. Николай был занят приготовлениями к Офицерскому балу, назначенному на День Золота. Листья на деревьях желтели, могила мужа зарастала, время оглашения завещания приближалось (теоретически), следствие топталось на месте (практически).
События столицы проходили мимо Екатерины, погрузившейся в тяжкие раздумья и тревогу. От Лизы вестей не было, самообучение ничего не давало, неразобранные бумаги, привезенные ей из конторы Римского после злополучного разговора, громоздились высокими стопками на всех горизонтальных поверхностях кабинета, требуя ее внимания, а единственное, что она могла с ними сделать сама без помощи юриста — это сжечь в камине. Иногда ей так и хотелось поступить. Продать драгоценности, бросить все, и уехать куда-нибудь далеко-далеко. В глушь. Купить маленький домик с парой клумб…
На этом моменте инкнесса часто обрывала свои мечтания. Что толку думать о несбыточном? Даже если она все продаст, куда она поедет — одинокая женщина без сопровождения и с кошельком, полным денег? Можно, конечно, нанять спутников для охраны, но кто гарантирует что они сами не убьют ее за первым поворотом? Или еще хуже… Нанять компаньонку — тот же вопрос доверия. К тому же в случае опасности нет особой разницы одна слабая женщина будет отбиваться или две — они изначально обречены на поражение. Был бы у нее добрый брат! Добрый брат…
Катя вспомнила маленького Георгия. Белокурого очаровательного мальчика, над которым тряслись оба родителя (наследник же!), стоило ему разок чихнуть. Озорного требовательного подростка, которому нанимали лучших учителей по военным искусствам, танцам и прочим необходимым в высоком обществе вещам (залезая в долги, но не желая экономить на единственном сыне). Высокомерного, самовлюбленного юношу, пытающегося копировать поведение отца, но делающего это пока довольно неуклюже. На долю сестер никогда не выпадало столько внимания и заботы, сколько уделялось Георгию. Ему с детства все прощалось. Прихоти наследника исполнялись с особым рвением. Причем часто за чужой счет — так место в Великокняжеском корпусе ему было куплено за деньги Евстафия. Можно ли было положиться на подобного человека, способен ли он оказать помощь родственнице из бескорыстных побуждений и вопреки указам матушки и отца? Нет. Увы, Георгий вырос копией родителей, и ждать от него помощи было просто глупо. Катерина иногда очень завидовала своей подружке Лизе, что у той есть любящий старший брат, готовый всегда подставить плечо. Как же повезло Лизавете! Она всегда так торопилась из пансионата домой! А вот Катерина вела себя совсем иначе. И замужество ничуть не изменило ее отношение к собственной родне.
За эти три года из-за частых разъездов мужа Катя виделась с семьей довольно редко, и надо сказать, что ее это очень даже устраивало. Если кто-то из родных ее навещал, это могло означать только одно: ей скажут попросить у мужа то-то и то-то. Катерина постоянно доказывала родственникам, что супруг — человек деловой, и ее лепет слушать не станет, но те отказывались в это верить. Когда что-то получить не удавалось, на нее сердились и обвиняли ее в бессердечности и безразличии к делам семьи. Когда отцу удавалось каким-то образом склонить Мережского к положительному ответу (возможно путем обмена по принципу «услугу за услугу», но точно этого Катя не знала, она не сильна была в подобных играх), то на нее смотрели, как на ни на что негодную дочь. «Ну, подольстись вечерком, — сказала ей как-то мать, — не будь дурой. Сложно тебе отцу поспособствовать?» Катя в тот раз чуть не поругалась с родными. После материных нотаций так вскипело в груди, такая злость и обида ее взяли, что закричать захотелось на весь дом. Но инкнесса сдержалась. Не умела она ругаться. Как не умела и ластится. Впрочем, она и не собиралась этого делать.
Таким образом, за годы замужества Екатерина освоила стиль поведения «молчу и делаю по-своему». Тогда она принадлежала Евстафию, и не могли родители ей ничего сделать в его доме. А теперь…
Сердце заныло. Неужто никогда-никогда ей не выбраться из-под чужой власти?
В подобных раздумьях Катя провела не одну ночь. Тем более, что сны ей в последнее время снились тяжелые, темные, хоть вообще спать не ложись. Не спала она и в день бала. За окном шумел и
