по улицам. Недавно мы нашли дохлого бобра в блошиной заводи, и клирики отлупили нас за это.
— Так надо было положить его в гроб, — ответил Фолкмар.
— Гроб для бобра? Мы хотели его съесть.
— Нельзя есть дохлых животных, можно умереть от поноса.
Выудив шерстяную накидку из походной сумы на крупе Чемпиона, Фолкмар накинул ее на Ницеля. Теперь выглядело вполне сносно.
— Если выварить мясо в морской воде, поноса не будет. Только получается очень солоно, — босые ноги Дуга утопали в весенней грязи, вымешанной копытами лошадей. И все же не уберечь ему лишний серебряник, вздохнул Фолкмар, покупать сапоги все же придется.
— Если спросят, что под накидкой, скажи, он только что выполз из таверны и сильно притомился. И никуда я не денусь, я ведь оставляю тебе Чемпиона, — ответил рыцарь, проверяя крепление седла, — Эй! Парень! Ты конюх? Налей-ка моему коню чистой воды и насыпь овса. Держи! Как вернусь, получишь еще парочку.
Поймав медяк, толстощекий юноша привычно кивнул. Затем засунул монету за пазуху, отер руки о засаленный передник и продолжил заниматься привычным делом — натирать щеткой круглые крупы.
Уходя, Фолкмар чувствовал тревожный взгляд себе в спину.
Внутри таверны царил привычный полумрак. Еще снаружи Фолкмар заметил, что у нее появилась новая крыша, и она стала вроде как больше. Кое-где потолстели бревна, грубо отесанные столы теперь были сделаны из каменной лиственницы, взамен прошлых дубовых. На окнах пестрели витражи. Дневной свет пробивался в окна, и разноцветные стекляшки отражались размытыми пятнами на полу и стенах. Выглядело это совсем странно. Удивительно, что Фолкмар не заметил их снаружи.
До слуха донеслись звуки музыки. Кто-то лениво потренькал на лютне, начал петь тонким голосом. В нос ударил дурманящий запах говяжьего гуляша и свежего пшеничного пива.
— Две кружки пива и порцию похлебки с мясом, и мяса побольше, — Фолкмар не стал выбирать стол, пройдясь прямо до бочек.
Торча вверх пятой точкой, внизу копошилась какая-то толстая баба. Фолкмар понял это по обширной белой юбке, смахивающей на корабельный парус.
— Ха-ха! Фолкмар! — зашлась смехом женщина, как только показала свое раскрасневшееся лицо. Перевалившись рыхлым телом через стойку, она начала теребить рыцаря за бородатые щеки, словно ребенка, — Думаешь, не узнала тебя? Такая же старая бородатая рожа. Какими судьбами? Ты же помереть собирался, разве нет?
— Собирался, да пока не свезло, — сконфузился Фолкмар.
За минувшее время Хельга сильно изменилась. Когда он поселился у них в таверне, ей исполнилось всего пятнадцать. Целых пять весен он работал у них охранником, что было унизительно для рыцаря. Но тогда ему перевалило за шестьдесят и выбирать не приходилось. Когда он покидал таверну, Хельга уже выскочила замуж и обзавелась дитем — полнощеким капризным сынишкой, тянувшим ручки к флейтам и женским кружевным юбкам. Тогда она была тоненькой бойкой девчонкой, а теперь упирала в широкие бока большие белые руки.
— Куда путь держишь и как жил все это время? — Хельга отерла влажные руки. Отодвинула ведро с водой, чтобы не путалось под ногами и поставила перед Фолкмаром большую кружку пива.
— Еду туда же, куда и все. Под гору Перемен, на турнир. — Не стал Фолкмар рассказывать, что просиживал штаны в другой таверне, на окраине Дальних Рубежей. Больше никуда его и не брали. А в таверны принимали либо из жалости, либо из хвастовства. Мало кто мог позволить себя целого рыцаря, или даже половину. Совсем не потому, что стоили они дорого. Настоящий рыцарь не пойдет бить пьяные рожи, чтобы заработать на кусок хлеба. Даже межевые не опускались до такого. Уж лучше они подадутся в разбой, ежели совсем туго.
В последнее время Фолкмара не брали уже и в таверны. Слишком стар он был и немощен.
— На турнир? — прыснула розовощекая Хельга, — А не порубят ли тебя там на куски?
— Может, и порубят. Как мне узнать, если не попробую?
Хельга зашлась заливистым смехом. Закинув на плечо полотенце, она поставила перед ним еще одну кружку пива.
— Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, — сказала Хельга.
— Но тогда было дороже, — удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.
— Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, — укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, — Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.
— Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… — затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.
Таверна как всегда была набита битком, несмотря на то, что солнце даже не клонилось к вечеру. Здесь отдыхали и солдаты, и путники, и местные пьяницы, и просто захожие, позарившиеся на запах вкусного гуляша. Аоэстред — большая столица. Сколько бы здесь не разливали, всегда будет мало.
У дальней стены широкого зала поставили небольшую сцену. На ней стояла деревянная рамка, закрытая синей тканью. Видимо, для кукольного представления. Но сейчас представления не было. В свете толстых свечей сидела девушка на высоком деревянном стуле с расписной лютней в руках. Одета она была пестро, в мужскую одежду. На голове у нее сидела шляпа с большим страусиным пером. Трубадурша тянула балладу.
— Это все мой Тодрик, — отвлекла Хельга от мелодичного голоса, — Муж-то у меня почил пару весен назад.
— Рубек умер? Сочувствую, — изъявил вежливость Фолкмар, хотя на самом деле завидовал ему.
— Его унесла весенняя хворь. С тех пор Тодрик тащит в таверну все, что ни попадя. Статую эту, еще с прошлого лета пригрел кукольников толпу. Окна выкрасил во что-то срамное. Глядишь, принесет какую-нибудь деревянную рыбу с титьками. Вчера уже договаривался с моряками за бочку вина, еле углядела. Смотри. Вон он там, стоит. Вымахал, да?
Тодрик действительно вымахал. Фолкмар помнил его мальчишкой весен четырех, а теперь в тени таверны стоял грузный бородатый мужчина в шитой рубахе и шелковых красных шароварах. В руках он держал резную трость, выдающееся пузо удерживал шелковый кушак. Тодрик довольно взирал на сцену, вальяжно отплясывая левой пяткой.
— Хватит уже про этого Торвальда, и так ясно, что убьёт он эту ящерицу! — крикнул кто-то из глубины таверны.
— Да! Каждый день одно и то же, давай что-нибудь новое! — поддержали его нетрезво.
— Ишь ты, другое им подавай, — проворчала Хельга, натирая полотенцем и без того чистую столешницу, — Раньше пили, морды друг другу били вот и вся потеха. Теперь и песня не та, и ноты не тянет, — Хельга понизила голос, — Скоро начнут замечать, что я им вино разбавляю.
— Ты разбавляешь, когда они совсем
