До Претория оставалось ещё несколько проездов, и я откинулась на мягком сидении, утонула в прохладном бархате обивки, позволяя своей магии завладеть мною.
Голос, что звал меня с кусочка распятой холстины, стал осязаем, прыгнул на кончики моих пальцев, поднялся по косточкам. Я охотно подалась ему навстречу, принимая своё видение. И увидела Лангсорд другим — только растущим стройками на своих окраинах, поблёскивающим новым мрамором.
Я стою на балконе Иверийского замка и смотрю, как флажки натягиваются между шпилями, как развиваются стяги над башнями. Десять лет назад в столице объявили траур. После смерти Галиофа Иверийского траурные флажки успели поистрепаться и выгореть, но их не снимали до сих пор. Галиоф Иверийский был мне отцом, великим завоевателем, присоединившим Квертинду новые северные земли. Но я его почти не помню. И чувствую себя лишней на этих затянувшихся проводах усопшего, чужой в этой жизни, как будто я и не принцесса вовсе, а просто траурный флажок, корона на стяге, которую демонстрируют простолюдинам. Всхлипываю от того, как сильно боль врезается мне в сердце, кожу. И невыносимо хочется плакать. И уснуть.
— Ваше Высочество, — я вздрагиваю от голоса фрейлины. — Вам не холодно на балконе?
Оборачиваюсь. За спиной девушка. Пытаюсь вспомнить её имя… и не могу. Платье её прекрасно гармонирует с грузным бордовым бархатом интерьера покоев. Стрельчатые окна увиты массивной золотой лепниной, увенчаны символами власти моей династии. Люстры разбрасывают рассеянный свет своими хрустальными каплями, блестит паркет. А мне хочется шагнуть через перила и лететь, лететь над бездной, между небом и землёй, светом и тьмой…
— Король просил вас в Тронный Зал, — вкрадчиво приседает в реверансе девушка. — Позвольте помочь вам с туалетом.
Она стоит посреди комнаты, не решаясь подойти ко мне, как будто боится спугнуть, как пташку. Такая понятная, такая простая девушка, что находится на своём месте.
— Мне не холодно, — запоздало отвечаю я на вопрос. — Сегодня чудесный день.
Фрейлина дёргается, как от пощёчины. И я не вовремя вспоминаю, что день сегодня вовсе не чудесный. Мой дед Тибр Иверийский объявит о новом наследнике в честь десятилетия смерти Галиофа. Даже покои украсили соответственно случаю — принесли дюжину дурманящих букетов из белокрыльников Девейны и колючего алоэ. Величие, траур и горечь — вот что знаменуют эти цветы. Острые толстые листья и не менее острые пики цветков смерти торчат из напольных ваз, словно хотят побольнее уколоть всех обитателей замка. Корсет сильно давит на рёбра, меня попеременно кидает то в жар, то в холод. Точно так же, как кидает из прошлого в будущее — между настоящей реальностью. Кидает нас обеих — меня саму и мою проводницу — Иверийскую наследницу Везулию.
— Ваш супруг и сын ожидают вас у выхода, — оповещает девушка, осторожно приближаясь. — Сегодня Тибр должен объявить, кто следующим займёт трон.
Я согласно киваю, озираясь. Чужой муж, чужой ребёнок, чужая жизнь. Обхватываю тело руками и дрожу, удерживая саму себя в этой реальности. Кто я такая? Пошатываюсь, но меня подхватывает фрейлина — такие же прекрасная, как цветы в вазах и убранство королевского дворца. Она тащит меня на кровать, но я отказываюсь и тихонько сажусь у туалетного столика. Зеркало в резной золочёной раме отражает уставшую девушку, почти прозрачную, с бледной кожей и светлыми волосами. И меня ужасает это сходство меня самой и Везулии. Только мои глаза неяркие, светлые, а у неё вместо глаз — лиловые провалы без дна, в них — страх и усталость. Зачерпни ладошкой — и напьёшься слабости и отчаяния. И жалости. Позорной, убивающей жалости к самой себе.
На удивление широкие пальцы мои перебирают часики — мелкие, крупные, мужские и женские. Они тоже говорят со мной — но не рассказывают истории, а пульсируют магией, мощно, упрямо. Есть и совсем пустые, молчаливые, ещё лишённые всякой силы. Я выбираю одни, на тонкой цепочке, и надеваю на запястье.
Фрейлина причёсывает мои волосы, больно тянет пряди, крепит тяжёлые заколки. Хлопают двери, и покои заполняются служанками. Тело моё натирают благовониями, мнут, щекочут кистями щёки. Словно лепят и рисуют Иверийскую принцессу — истинную наследницу и правительницу Квертинда. Словно хотят закрасить моё непроходящее уныние. Но для меня нет спасения — ни в прошлом, ни в будущем, но хуже всего то, что нет его и в настоящем. Вся жизнь — только мука среди перекрёстков чужих судеб. Я всхлипываю и едва удерживаю слёзы в горле. И всё же встаю, ведомая своим долгом.
Почти не осознаю, как иду гулкими коридорами замка, как поднимаюсь по ступеням в сопровождении высокого темноволосого мужчины и серьёзного мальчика, с такими же тёмно-фиолетовыми глазами и светлыми волосами, как у меня. Нога моя подворачивается и боль отрезвляет. Ненадолго, на пару секунд, лишь позволяя мне вспомнить, что этой мой муж и сын. Парт и Дормунд Иверийские.
Повороты приводят нас в тронный зал, в котором восседает постаревший Тибр. Всё ещё статный, с переливчатой волной светлых волос, с сединой в длинной бороде. И с такими же фиолетовыми чернилами, разлитыми вдоль радужки. Первый истинный Ивериец. Мне хочется замереть перед величием, но Везулия лишь поникает плечами и отмечает, как устало лежат руки её деда на подлокотниках трона. Торжественный зал полон людьми — советниками, Консулами, придворными служителями, фрейлинами, камергерами. Гул затихает, когда мы втроём останавливаемся перед рассеянным взором первого правителя Квертинда.
— Ваше Величество, — склоняется в поклоне Парт, и мы с Дормундом повторяем его жест. — Вы просили нас к себе.
— Да, — Тибр выныривает из своих тяжёлых дум и взгляд его становится осознанным. — Сначала почтим память Галиофа Иверийского. Для военного мага естественно не вернуться с войны. Он умер, как и жил — стремительно, решительно, на остром лезвии таххарийского клинка. Дикая страна варваров оказалась не по силам моему сыну. Но даже знай он свою смерть наперёд — всё равно пошёл бы походом на Таххарию-хан.
— Да примет его Девейна в свои сады, — отзывается Дормунд, и Парт шикает на него.
Я догадываюсь, почему. Убийцам, даже самым бравым войнам, дорога в сады Девейны закрыта. И Галиоф сейчас стонет в пекле Толмунда, расплачиваясь за то, за что его славят и почитают здесь, под красными лунами Квертинда. Дормунд стыдится и краснеет, переминается с ноги на ногу, понимая свою глупость.
— Подойди, — приказывает Тибр, обращаясь к своему пристыженному правнуку.
Светловолосый мальчик приближается, становится на одно колено, целует старческую ладонь, исчерченную чёрными венами кровавой магии и перехваченную перстнями. Я чувствую, как рядом напрягается Парт. По толпе придворных проходит гул, но быстро смолкает. Тибр смотрит на испуганного юного правнука долго, словно набираясь решимости. Но потом всё-таки нарушает тишину.
— Дормунд Иверийский, — величественно произносит Тибр. — Ты — истинный Ивериец, хранитель магии времени, благословлённый Кроном. Я признаю твоё право на престол и объявляю тебя наследником. После коронации ты станешь правителем Квертинда и сменишь меня на троне. Коронацию назначаю на восьмой день красной луны шестьдесят четвертого года. Ровно через пять дней.
