персона, перемещаюсь исключительно с водителем. И, едва повернув на нашу улицу, замечаю у дома чёрную Волгу.
Глава 4
Из трёх телефонов, стоящих в его кабинете, Сергей Молчанов больше всего ненавидел красный. Белый аппарат был самым обыкновенным, для звонков по району, или, если набрать заветную восьмёрку, то и по всей области.
Этот номер в обычных телефонных справочниках не значился, поэтому и аппарат чаще всего молчал. Родителям и ветреной супруге Молчанов звонил из дома, а на прочую нерабочую болтовню у первого секретаря не было времени. По меркам третьего тысячелетия его называли бы трудоголиком.
Жёлтый телефон служил для делового общения. Он соединял по коротким трёхзначным номерам, владельцев которых было не более двух десятков. Такой аппарат стоял у директора колбасной фабрики Долгополова, председателя колхоза Винокурова, прокурора района, главного врача ЦРБ. Кстати, у Марины Подосинкиной, главного редактора районки, такой аппарат тоже имелся, однозначно причисляя её к кругу людей нужных, важных и облечённых полномочиями.
По этому аппарату брали трубку сразу, разговаривали короткими фразами, иногда, переходя с казённо-административного, на «народно-матерный». Телефон для своих.
Третий аппарат звонил редко, и эти звонки никогда не были приятными. Он соединял район с обкомом партии и служил наглядным проявлением той самой «вертикали власти», которая в Советском Союзе была стройной и незыблемой, как никогда.
Правда, отдельные личности шутили, что если соединить вертикаль власти и горизонталь власти, то получится отличная клетка власти. Но шутки эти не выходили дальше посиделок на кухнях.
Но на этот раз Молчанов поглядывал на красный телефон с нетерпением, а когда тот подал голос, поднял трубку с первого звонка.
— Привет работникам села! — Молчанов не ошибся, в трубке звучал весёлый голос Владлена Игнатова.
— Ты поговорил с этим Орловичем? — не ответил он на дежурную шутку институтского приятеля.
— Поговорил.
— Ну и что он?
— Бодр, весел и полон оптимизма.
— А про фотографию, что говорит?
— Не ожидал её увидеть, — пояснил Владлен, — это был один шанс из тысячи. Знаешь, сколько туда работ отправлено было? Один снимок, как песчинка на пляже в Евпатории. Так что это почти гарантированный успех.
— Так это не его фотография, — Молчанов слегка опешил. — Это Альберт Ветров сделал. Мы с тобой оба это знаем.
— А какая разница? Там конкурс такой, на который случайным людям вход закрыт, одни заслуженные, лауреаты и члены — хохотнул на этом слове в трубку Владлен, — у твоего школяра шансов не было даже узнать про него, не то, что работу отправить. Информация по своим расходится, они и заявки присылают на участие. Если бы каждый фотолюбитель свои шедевры слал, их бы за год отсмотреть не успели бы.
— А что, свою работу нельзя было отправить? — буркнул Молчанов.
— Так не было у него подходящих работ. Творческий кризис, выгорание… поиски… и тут такая… так и просится на грех. — Владлен причмокнул, — вот и поддался Орлович соблазну. Да даже и не соблазн это был, а совершенно обычный расчет. Где твой Ветров, и где Москва? Не знаешь что ли, как научные работы пишутся? Пашут аспиранты, а публикуется научный руководитель. И ничего. Поработают своё, терпению наберутся, уважительности. Сами станут профессорами и начнут публиковать. Круговорот дерьма в природе.
— Твой Орлович не руководил ничем, — возмутился Молчанов, — я до вчерашнего дня и фамилии такой не слышал.
— Потому и сидишь в своём медвежьем углу, — подначил Игнатов. — Людей надо знать, с людьми общаться, а с некоторыми из них желательно дружить. Между прочим, это Орлович сказал, что у твоего пацана талант есть. Можно сказать, дал ему «путёвку в жизнь». Вот пусть и побудет парень слегка благодарным. Не убудет от него. У Ветрова ещё вся жизнь впереди, он таких фотографий не одну сотню нащёлкает. А у Орловича звёздный час наклёвывается. Конкурс ВЛКСМ проводит, работы сам Пастухов отсматривает. Там по результатам можно и «Государственную премию» получить, а то и «Ленинскую». Это и для области почётно. Ты что, своими руками это дело зарубить хочешь?
— Ну а если объявить, что ошиблись? Так и так… Снимок тот, а мастер другой… — Молчанов сам понимал, как это уныло звучит.
— Никто этого пацана победителем не сделает, — отрезал Владлен, — другие лауреаты и члены не позволят. Сразу найдут массу недостатков, огрехов и прочей фигни. Да и скандал до небес раздуют. Думаешь у таких людей, как Орлович недругов нет, которые на костях его сплясать захотят? Опять же, мы с тобой оба в дерьме окажемся, хотя и ни при чём вроде бы, а осадочек всё равно останется.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Я не предлагаю, я прямо говорю, — голос Владлена утратил смешливую вальяжность. — Приструни своего щенка. Пускай знает своё место, а то заигрались с ним в педагогику. Он пока не понимает, а потом спасибо скажет, за то, что его жизни научили. Жизнь, она такая штука… сложная. Иногда приходится наступать на горло собственной песне, чтобы само это горло не перехватили ненароком.
* * *
С милицейского мотоцикла я пересаживаюсь на райкомовскую «Волгу». Младший лейтенант Степанов и товарищ Комаров забавно переглядываются, словно один передаёт меня другому с рук на руки.
В машине Комаров молчит, да и всё наше путешествие занимает не больше пяти минут. Расстояния в Берёзове игрушечные. Иметь тут свой автомобиль вообще нет никакого смысла, если только по всему району не ездить. Хотя в том же Кадышеве даже рейсовые автобусы имеются. И такси даже. Интересно, кто на них катается?
— Как там выставка поживает? — не выдерживаю уже на ступеньках.
Комаров, который совершенно точно в курсе всего происходящего безобразия, только хмыкает в ответ. Отмалчивается. Почему-то сама присланная Волга и его молчание кажется мне добрым знаком. Понятия не имею, как люди при власти собираются «разруливать» сложившуюся ситуацию, но начинаю верить в благополучный исход.
Молчанов приподнимается в скрипнувшем кожаном кресле и протягивает мне руку.
— Как самочувствие? — интересуется он.
— Спасибо, лучше, — отвечаю без подробностей.
Не хочется давать возможность разговору уклониться от темы. Комаров, ожидаемо, остаётся. Мы садимся по обе стороны стола, установленного буквой «Т», стандартного для большинства руководителей всех времён.
Интересно, что когда меня уговаривали работать в газете, то разговор шёл за другим столом, длинным и узким, за которым обычно проводятся совещания.
Костюмы у Молчанова совершенно одинакового светло-серого цвета. А вот галстуки постоянно меняются, причём подобраны они довольно элегантно, что не слишком стыкуется в моей голове с характером первого секретаря, чья квартира безлика, как гостиничный номер. У меня возникает чувство, что галстуки дарила женщина. Тогда, почему он живёт один? Развёлся? Волнуюсь я, всё-таки, раз всякая чушь в голову лезет. Сам себя отвлечь пытаюсь.
— Альберт, — говорит Молчанов, — я пообщался с коллегами, и они очень высоко оценили твою работу. Сам понимаешь,
