— Быстренько собери бабки! Ну! У тебя десять секунд. Мальчишка быстро собрал деньги и явно подумывал о том, как сделать ноги.
— Не убегай, я поговорить с тобой хочу.
— Я нашел бумажник!
— Ага, нашел. Я видел, как ты его нашел. Если бы ни я... ты слушаешь меня, пацан?
— Слушаю.
— Тебя бы уже замели. Пошли отсюда быстро! Спрячь «лопатник». Мальчишка сунул бумажник под свитер.
Вдвоем они покинули универсам. Тут же Тихий поймал такси, и уже через десять минут они вышли на набережную.
— Давно работаешь?
— Я не работаю, — сказал паренек.
— Давно «лопатники» тягаешь? Я это имел в виду.
— Нет, — признался паренек, словно почувствовал, что ему ничего не угрожает.
— А ты, вообще, в курсе, что в этих больших магазинах полно видеокамер?
— Знаю, что есть. Но я к ней стоял спиной. Тихон рассмеялся:
— К одной ты спиной стоял, а к другой лицом.
— Нет там камеры!
— Я тебе ее покажу, если тебе интересно.
— Я вам и так верю.
Они пошли пообедали. Паренек ел жадно, был голоден. А когда выяснилось, что у него нет ни отца, ни матери, а живет он у тетки, Тихон понял — ему повезло, с сегодняшнего дня начинается новый этап в его жизни.
Выглядел Никита Комаров намного младше своих лет, хотя ему шел девятнадцатый год. Он успел закончить музыкальную школу, поступил в музыкальное училище, но затем бросил его. Теперь он иногда играл на флейте в подземном переходе. Играл хорошо, но денег, заработанных в подземном переходе, на красивую жизнь не хватало. А парню хотелось попробовать многое, поэтому он начал воровать, неумело, но зато везение пока не изменяло ему, фортуна улыбалась на все тридцать два зуба.
Тихон Павлов как профессионал своего дела знал, безоглядно верить фортуне нельзя, она улыбается до поры до времени, а затем улыбка превращается в жуткий оскал: на руках защелкиваются наручники, и ты оказываешься в камере один на один со своей судьбой. Дальше суд и жесткие нары. Тихий принялся понемногу обучать Никиту. Дал ему кличку Фагот, хотя играл Никита на флейте и на клавишах.
— Почему Фагот?
— Звучит как-то... солидно, — сказал старый вор, похлопывая Никиту по плечу.
Они работали на пару, иногда в транспорте, иногда в магазинах, иногда в фойе концертных залов и кинотеатров, чаще же возле торговых рядов у Белорусского вокзала. Никита играл когда на флейте, когда на клавишах, к нему подходили, заказывали ту или иную мелодию, стояли слушали. Ситуация для воровского дела самая что ни на есть благоприятная. Человек слушает, вспоминает что-нибудь свое, личное, интимное, а в это время легкой походкой приближается Тихий, и бумажник исчезает. Музыка звучит, голос флейты плывет, убаюкивает, уносит в поднебесную даль, в воспоминания.
— Ты, как этот самый... — иногда говорил Тихон. — Тот, который на дудке перед ядовитой коброй играет. Заклинатель змей. А я в это время свое дело делаю.
Денег, которые они воровали на пару, им вполне хватало. Работали они не каждый день, когда удавалось выхватить пару пухлых «лопатников», можно было передохнуть, расслабиться. Тогда Тихон увозил паренька за город и учил его жизни. Морали никогда не читал, делился своими наблюдениями, своим опытом. А практика и опыт у карманника, известного на всю Москву, были огромные.
* * *
Ефим Аркадьевич Гусовский был неравнодушен к афоризмам, и иногда одну и ту же мысль, сильно понравившуюся ему, мог цитировать несколько раз в день. Вот и сегодня он уже третий раз громко, на весь свой роскошный кабинет со старинной бронзой, малахитом и подлинниками русских художников девятнадцатого века сказал, глядя на собственное отражение в стекле книжного шкафа:
— Чем богаче становится человек, тем меньше у него друзей и тем больше родственников, — и тут же добавил: — И, естественно, врагов, а также тех, кто набивается в друзья.
Он вызвал секретаршу, посмотрел на немолодую, чрезмерно аккуратную и педантичную сотрудницу, на ее холеные руки с идеальным маникюром и спросил:
— У меня не выходит из головы человек, добивающийся встречи со мной.
— Кого именно вы имеете в виду? Многие хотят встретиться с вами?
— Того, кто бросился к моей машине. Не многие ведут себя так настойчиво.
— Его фамилия Князев. Он каждый день пытается к вам пробиться.
— Ну и как? Он все еще ждет?
— Ждет, Ефим Аркадьевич.
— Пусть его обыщут. И скажите, что у него есть десять минут для изложения сути дела.
— А вы уверены? — тихо осведомилась секретарша.
— В чем?
— Что на него стоит тратить время.
— В конце концов, он своего добьется. Он преследует меня давно и слишком настойчиво.
— Хорошо, — секретарша кивнула. — Еще что?
— Два чая.
Через несколько минут, когда две чашки стояли на столе, вошел Князев. Он сдержанно кивнул Ефиму Аркадьевичу. Тот сидел за огромным антикварным письменным столом и играл изящной авторучкой, вертел ее пальцами, как прораб на стройке вертит карандаш, который только что достал из-за уха.
— Моя фамилия...
— Меня не интересует ваша фамилия, я ее знаю.
— Извините, Ефим Аркадьевич.
— Присаживайтесь, у вас десять минут, — олигарх взглянул на старинные каминные часы, купленные им на аукционе в Лондоне.
— Я вам никого не напоминаю? Ефим Аркадьевич на несколько секунд задумался.
— А если и напоминаете, то что с того?
— Так значит, я вам никого не напоминаю?
— Я же вам ответил, это не имеет значения.
— Имеет, — твердым голосом сказал Князев, — именно поэтому я и пришел. Он сидел на стуле с идеально прямой спиной, смотрел на чашку с чаем.
«Интересный человек, — подумал Ефим Аркадьевич Гусовский. — Обычно все рассматривают интерьер моего роскошного кабинета, восхищаются, восхищение прямо-таки застывает в зрачках. А он буднично скользнул по стенам быстрым взглядом, словно вся эта роскошь ему не в диковинку и у него дома есть то, что мне и не снилось».
— Послушайте, Ефим Аркадьевич, вы человек богатый, — начал Князев.
— Допустим, — сказал олигарх.
— Вы живете в России.
— Допустим, — еще раз произнес Ефим Аркадьевич.
— Значит, вы считаете себя этой земле чем-то обязанным?
— Уточните, чем, например?
— Например, тем, что вы здесь родились, сколотили состояние.
