class="p1">– Как вы попали в Ильгенберг?
– Пешком.
– У вас дела здесь?
– Нет. Я хотел только повидать еще раз город.
– Когда вы были здесь последний раз?
– Десять лет тому назад. Вы ведь знаете. Я не нашел в городе больших перемен.
– В самом деле? Вас я бы едва узнала.
– А я вас тотчас узнал бы.
Гершель кашлянул.
– Не хотите ли отужинать с нами? Чем богаты…
– Если я вас не стесню…
– Нисколько, помилуйте…
Было, однако, холодное жаркое с желе, салат из бобов, рис и вареные груши. Пили чай и молоко. Хозяин потчивал меня и занимал разговором. Юлия почти все время молчала, и только от времени до времени надменно и недоверчиво взглядывала на меня, словно хотела узнать, зачем собственно я пришел. Если бы я сам знал это!..
– Есть у вас дети? – спросил я.
Тогда она стала немного разговорчивее. Болезни, заботы по воспитанию, школа. Все в отменном обывательском стиле.
– А благодать эти школы, как хотите… – заметил Гершель.
– Вы думаете? Мне казалось всегда, что лучше как можно дольше воспитывать детей в семье.
– Видно у вас самих детей нет.
– Не осчастливила судьба.
– Но вы женаты?
– Нет, я живу один.
Бобы застревали у меня в горле, они были плохо очищены.
Когда убрали со стола, хозяин предложил распить с ним бутылку вина, на что я охотно согласился. Как я и рассчитывал, он сам пошел в погреб, и я остался на несколько минут один с его женой.
– Юлия… – начал я.
– Что угодно?
– Вы даже руки не подали мне…
– Я считала, что так лучше…
– Как хотите… Я рад видеть, что вам хорошо живется. Ведь вам хорошо живется?
– Да, нам жаловаться не на что.
– А тогда… скажите мне, Юлия, вы вспоминаете иногда…
– Чего вам от меня надо? Оставим в покое все эти старые истории. Все устроилось так, как должно было быть, и я думаю, что к лучшему для нас всех. Вы уже тогда не совсем подходили к Ильгенбергу, со всеми вашими идеями, и это было бы безрассудно…
– Конечно, Юлия… Я не смею и желать, чтобы было иначе. Я хотел только услышать одно слово прежнее, одно воспоминание. Вам не зачем думать обо мне, конечно, нет… Но обо всем остальном, что было в то время прекрасно и дорого… Ведь это была наша молодость, ее вот я и хотел разыскать и посмотреть ей в глаза.
– Пожалуйста, будем говорить о чем-нибудь другом. Не знаю, как вы, но я уже давно успела все это перезабыть.
Я взглянул на нее. От былой красоты не осталось следа. Это была жена Гершеля.
– Несомненно, – грубо ответил я, и даже рад был, когда в комнату вошел Гершель с двумя бутылками вина. Откупорили первую бутылку, и я даже не почувствовал себя задетым, когда Юлия отказалась выпить с нами.
Это было тяжелое бургундское вино, и Гершель, очевидно не привыкший пить, изменился уже за вторым стаканом. Он начал поддразнивать мною свою жену. Но она на его подшучивание не отвечала, и он рассмеялся и чокнулся со мною.
– Она сначала было и принять вас не хотела, – признался он мне.
Юлия встала.
– Простите, мне надо к детям. Девочка наша все прихварывает.
Она ушла, и я знал, что она больше не вернется. Гершель, подмигивая мне, откупорил вторую бутылку.
– Не надо было бы говорить этого, – заметил я.
Он рассмеялся.
– О, Господи… Не так уже она глупа, чтобы обижаться на это. Пейте! Или вам не нравится вино?
– Вино хорошее.
– Не правда ли? Вот что… вы скажите, что такое было тогда меж вами и моей женой? Ребячество, а?
– Ребячество, конечно. Но все-таки лучше бы об этом не говорить.
– Конечно, конечно… Я и не желаю быть нескромным. Десять лет уже прошло, да?
– Простите, теперь я должен уйти.
– Почему же так скоро?
– Так лучше, пожалуй, будет. Мы, быть может, еще увидимся завтра.
– Если вам непременно хочется уйти… подождите, я вам посвечу. А когда вы придете завтра?
– Вероятно, после обеда.
– Отлично, к черному кофе, стало быть. Я вас провожу в отель. Нет, нет, непременно. Мы еще там выпьем чего-нибудь…
– Спасибо, я сейчас лягу, я устал, передайте поклон мой вашей супруге, до завтра.
Уже внизу, у выхода я отделался от него и пошел один через широкую площадь и по тихим темным улицам. Долго еще бегал я по маленькому городу, и если бы с какой-нибудь старой крыши свалился кирпич и убил меня, это было бы для меня облегчением…
– Дурак! дурак! – с сердцем ругал я себя.
Туман
На следующее утро я встал рано и решил тотчас же двинуться дальше. Было холодно, и стоял густой туман, за которым ничего нельзя было разглядеть.
Дрожа от холода, выпил я свой кофе, расплатился и большими шагами вышел в сумеречную утреннюю тишь.
Город и сады уже быстро оттаивали и нагревались, когда я врезался в плавучий туман.
Это удивительное, волнующее зрелище, когда туман разлучает близкие предметы, кажущиеся части целого, когда обволакивает каждую фигуру, отдаляет ее и делает ее неизбежно-одинокой. По дороге идет мимо вас человек, гонит корову или козу или тащит тележку, или несет узел, и за ним, помахивая хвостом, бежит его собака. Он приближается к вам, вы с ним здороваетесь, и он отвечает; но едва он прошел мимо, и вы оборачиваетесь и глядите ему вслед, вы видите, как он расплывается и бесследно исчезает в серых волнах. То же с домами, садовыми оградами, деревьями, виноградниками. Вам кажется, что вы наизусть знаете местность и с изумлением замечаете вдруг, как далека та стена от улицы, как высоко это дерево и как мал тот домик. Избушки, которые, казалось вам, тесно примыкают друг к другу, разбросаны так далеко, что с порога одной едва разглядеть возможно другую… И вы слышите близко-близко людей и животных, и не можете видеть, как они ходят, работают и кричат.
Что-то сказочное есть в этом, далекое и скрытое, и мгновеньями вы с жуткой ясностью постигаете во всем этом символ… Что одна вещь другой, и один человек другому, кто бы он ни был, в сущности, неумолимо чужд, и что пути наши скрещиваются лишь на несколько шагов, на несколько мгновений, и получают быстро-преходящую видимость близости, соседства и дружбы…
Мне припомнилось одно стихотворение, и я на ходу, тихо читал его про себя:
В раздумье брожу сквозь туман по земле…
Растенья и камни так странно далеки,
Деревья не
