что уже познакомились? — в кабинет товарища Первого министра и исполняющего обязанности временно образованного Табольского генерал-губернаторства вошел подполковник Гурин Арсений Владимирович, представленный к Воронцову от Тайной канцелярии.
— Познакомились, — отвечал Воронцов, движением подбородка спрашивая своего, уже скорее приятеля, о том, что случилось.
— Чуть позже, Михаил Илларионович. Давайте вначале обсудим манеру поведения, да переоденем нашего нового джунгарского хана, — усталым голосом сказал Гурин.
— Нет! Вначале я хотел бы посетить могилу своего отца! — сказал Пунцук, проявляя некоторую строптивость.
Воронцов с Гуриным переглянулись. Мальчик-то может быть в норовом.
Когда уже поздно вечером главные люди в Тобольском генерал-губернаторстве остались наедине, товарищ Первого министра спросил полковника тайной службы:
— Что случилось Арсений Владимирович?
— На границе с восточными кайсаками взяли китайцев с тремя иезуитами. Можем, Михаил Илларионович, столкнуться еще и с восстанием кайсаков. Мутят воду там наши враги. И знаете, кого я считаю самым главным соперником России? — говорил Гурин.
— Извольте сказать, мысли читать еще не научился, — отвечал Воронцов.
— Англичан! Вот не поверите, но это их уши тут, в Центральной Азии, показались! — сокрушался полковник, наливая в рюмки водки.
— Достойный противник! Но Вы бы не прибеднялись. Уж на что императорская Тайная канцелярия преобразилась, так еще никто в мире не работает! — сказал Воронцов и без тоста опрокинул в рот стограммовую рюмку водки.
Тяжелый выдался день, но сделано важное — восстание и война будет продолжаться. А, буквально, через полгода должно подойти пополнение и доучатся два джунгарских полка, в том числе и артиллеристы. Вот тогда и повоюют, да так, что многотысячные китайские армии умоются кровью. Раньше кровавое омовение сыны Поднебесной совершали кровью джунгаров, теперь только своей получится.
Глава 2
Петергоф
31 июня 1762 года.
— Сын! Хотелось бы услышать твое впечатление от пребывания на Государственном Совете, — сказал я, когда остался с Павлом, в присутствии Катерины.
— Отец! Но ты же развязываешь войну! Это очевидно! Как так можно? — возмущался наследник.
— Нет, сын, война уже идет! — отвечал я.
— Прости, отец, но это патетика! Войны нет, пока не загромыхали пушки! Противостояние — да, но не война. Виновен только тот, кто первым стреляет, — было видно, что Павел с последних сил сдерживался на Государственном Совете, настолько он сейчас эмоционален.
— Если дело исключительно в формализме, то по форме, войну начнут наши противники, — спокойно сказал я.
Признаться, так у меня умный сын, пусть и пребывающий пока в идеалистическом коконе. Осознание, что твое потомство имеет все шансы стать успешным, весьма греет душу. То, что в Павле присутствует сострадание, так в четырнадцать лет было бы странным иметь желание всех убить и искупаться в реках крови. Если бы Павел жаждал смертей, вот это могло испугать.
Но как же привить ему понимание, что кровь бывает разная? Можно же сделать царапину. Да, это неприятно, но и только. А можно разрезать вену, что уже имеет более сложные последствия и требует обязательного профессионального лечения. Но вот чего нельзя допустить, так это разрыва аорты. Так что я стараюсь делать надрезы, часто, много, кровоточащие, но оберегаю иные элементы кровеносной системы организма, под названием «Российская империя».
— Ты вынудишь их, отец! — парировал сын мой аргумент.
— Хорошо, давай так, — я выдохнул, посмотрев на Екатерину, ища в ней поддержку, жена безмолвствовала, сама заинтересовалась разговором. — Предложи, как нужно поступить, чтобы против России не строили козни!
— Готовиться к войне, но первыми не начитать проливать кровь, — сказал Павел, вновь раздраженно.
— Ты не внимательно меня слушал. Я это и говорил. А вот мне что-то мне подсказывает, что твоя злость имеет корни в ином, чем в иначе ты, сын, озвучил более осмысленное предложение, — я посмотрел на Екатерину, которая казалась безмятежной и все еще не встревала в разговор.
— Я не хочу, я не могу, не буду уезжать! — вдруг, взорвался эмоциями Павел.
— Иди остынь! — прикрикнул я.
Сын ушел. Бросил злобный взгляд на меня, резко развернулся и почти что убежал.
— Я предупреждал тебя, Катя, говорил, — начал я вымещать злость на жене.
— Это не плохо. Мальчика нужно было уронить в огонь страстей, чтобы позже он становился сильнее, — все еще невозмутимо отвечала Катерина.
Это была ее идея, по сути, «подложить» Павлу женщину. Именно для этого была взята в свиту к Екатерине Алексеевне одна привлекательная особа, на которую и я засматривался. Милая Матрена Лицына была дочерью одного из бастардов от сластолюбца из какой-то ветки большого генеалогического древа Голицыных. Она быстро очаровала цесаревича, неискушенного в искусстве общения с женщинами, и была в его постели уже через неделю.
Когда Катя уговаривала меня не противиться такому эксперименту, она приводила вполне разумные доводы, с которыми было сложно не согласиться. Да, для мужчины опыт общения с женщинами очень и очень важен. Правда есть исключения и не поддающиеся воспитанию. Я тому яркий пример.
Не имея опыта, почти любого парня может окрутить какая-нибудь милая девушка, или вертихвостка со смазливым личиком. А бывает, что милая девушка и есть та самая вертихвостка. Если представить, что императором будут крутить его вероятные фаворитки, или даже жена, то становится страшно за державу. Мы воспитываем будущего императора, но не воспитываем его будущую жену, тем более любовницу.
Был еще один довод, который убедил меня в том, что почти что четырнадцатилетнего парня будут на практике учить премудростям… нет, не любви, но тому, без чего даже любовь вряд ли возможна. Нужно было бы убедится в том, что будущий император сможет оставить наследника. И что-то мне подсказывает, что даже сейчас я выражаю не совсем свои мысли. Вот оно влияние женщины! Меня убедила Катя в том, что считала правильным, а я теперь ее доводы за свои принимаю [имеются предпосылки думать, что в РИ Екатерина подсовывала дамочек своему сыну Павлу, от чего еще больше с ним конфликтовала].
И сейчас, когда, после исполнения четырнадцати лет и пышного празднования того, что цесаревич входит в возраст частичной дееспособности, Павел должен отправится в долгое путешествие. Нужно прививать сыну самостоятельность, а ему необходимо нарабатывать практику общения с людьми. Лучше он опростоволосится в разговоре с Твердышевым или Никитой Демидовым, которые часть пути будут его опекать и учить, чем опозорится с иностранным послом.
В иной истории, правда уже более чем взрослый Павел Петрович, был отправлен в Европу. Теперь иное время, даже Россия иная. Европы пусть останутся Европами, а русский государь должен знать свою империю. И мой сын, кудрявый красавец, с яркими голубыми глазами, статный и спортивный, точно не лишенный ума, но пока слишком эмоциональный, должен чувствовать и знать свою империю, ее громадность, ее душу и чаяния. Не по карте чертить линии, а потратить год и больше времени, но проехаться по землям, которые Бог ему вверяет. Но даже за два года не объехать всю Россию.
Предполагалось, что сын проведет две недели в Люберцах, после месяц в Ярославле, где увидит инновационные конно-механизированные станции, послушает Роландера, узнает о селекции и других премудростях сельского хозяйства. Там же прослушает курс по управлению КМС. Пусть знает, что это такое. Но главное — я хочу привить сыну понимание того, что механизация есть благо для всего, но, конечно, применять ее нужно с умом.
Потом будет посещение каретного завода в Нижнем Новгороде, там же производство речных пароходов, спичечный завод. После Павел отправится в Нижний Тагил, где для него граф Никита Акинфиевич Демидов уже готовит целую программу, рассчитанную не менее, чем на месяц. Потом ткацкие фабрики в Самаре, после Крым с его виноделием, Константинополь, посещение Иерусалима.
Все путешествие будет сопровождаться освещением в прессе, с обязательными комментариями, призванными несколько возвеличивать цесаревича. Нужно создавать образ наследника, вселять в людей уверенность в завтрашнем не только дне, но и десятилетии. Тогда в Россию поедут, а из Российской империи не уедут. Да и править сыну после меня. Нельзя показывать элитам, что наследник сильно хуже и слабее отца. Сколько крамолу не вычищай, но найдутся те, кто проверит власть на прочность.
А тут Павел Петрович отказывается ехать. И почему? Потому что расстанется с любимой, которая просто отрабатывает свои деньги
