Книга Одиночка - Эндрю Гросс

Стросс перечитал телеграмму и сердце его упало. Потрачен целый год. Год он тщательно все планировал, устраивал передачу документов человеку, который был им так нужен, затем всю семью вывозили из Польши через оккупированные территории. Тайно организовали транспорт. Целый год убеждали правительство Парагвая не поддаваться на давление со стороны Германии и не сдавать их.

Все усилия оказались напрасными.

Все держатели оных задержаны и помещены в опломбированные вагоны. Пункт назначения: трудовой лагерь на юге Польши.

Стросс отложил телеграмму. Операция «Сом» окончена.

Сын кантора, он легко мог цитировать Тору наизусть, но сейчас пустота в его душе показалась совершенно бездонной. Брат его отца до сих пор оставался в Вене, и они не имели ни малейшего представления о том, какая участь постигла дядю и его семью. В каком-то смысле Стросс поставил в зависимость от успеха этой операции всю свою веру в положительный исход этой войны.

И вот все рухнуло.

— Ответ будет, сэр? — молодой лейтенант, доставивший депешу, все еще стоял в ожидании.

— Нет, — подавленно покачал головой Стросс. — Ответа не будет.

Он снял очки в металлической оправе и принялся протирать стекла.

— Так значит, все кончено? Двести сорок человек… — констатировал помощник, знавший об операции только это. — Мне жаль, сэр.

— Двести сорок жизней, — подтвердил Стросс. — Без сомнения, каждая из них достойна спасения. Но одна была исключительна важна.

Глава 6

Четыре дня спустя

Спустя трое мучительных суток, проведенных в битком набитом зловонном вагоне, они наконец услышали шипение выпускаемого пара и лязг тормозов. Поезд остановился.

— Где мы? — спрашивали люди друг друга. Была ночь. — Что-нибудь видно?

Какое-то время они не двигались, прислушиваясь к крикам немцев и лаю собак.

— Я слышал, что они спускают собак прямо на вновь прибывших, и те кидаются на всех подряд, — произнес кто-то.

Замолчите, — одернула его женщина. — Вы пугаете детей.

Внезапно послышался лязг отодвигаемых запоров, двери вагона распахнулись. Внутрь хлынули холодный воздух и слепящий свет.

— Rauss, rauss! Все на выход, вылезайте! Schneller, быстрей! — солдаты в серых шинелях начали дубинками выгонять людей наружу. — Быстро! Не задерживаться! Строиться на платформе с вещами!

Когда Альфред, Марта и Люси вылезали из вагона, кутаясь в пальто на резком ветру и жмурясь от слепящих огней, они ощущали, как страх пульсирует в висках.

За время пути в их вагоне умерло, по крайней мере, четверо. Больная старушка, беременная женщина и еще двое младенцев. Раза два Альфред боялся, что Марта не выдержит: в этой давке клокотание у нее в груди было слышно особенно отчетливо. Ели они только то, чем готовы были поделиться те, у кого оказались с собой запасы пищи. Их мучила жажда — в горле пересохло и горело. Воду давали всего один раз в день.

— Ты помнишь наш медовый месяц в Италии? — Альфред пытался подбодрить Марту. — Помнишь, как ты сердилась на меня?

— Ты тогда купил билеты в третий класс, — отвечала она едва слышно.

— У меня не было денег. Я еще не получил преподавательскую должность, — объяснял он Люси под стук колес. — Если подумать, это было не так уж плохо, учитывая наше нынешнее положение, — заметил он со смехом.

— Твой отец всегда умел извлечь урок из любой неудачи. — Марта слабо улыбнулась дочери.

Она опускала голову на плечо мужа и кашляла. Так они коротали время в дороге.

На платформе со всех сторон раздавались крики и собачий лай, ярко горели огни. Поодаль стояли автоматчики. Охранники в черной форме пронзительно свистели в свистки и сгоняли всех в строй.

— Сюда! Сюда! Вещи с собой не брать! О них позаботятся.

Французские охранники в Виттеле, которых за проведенные там месяцы Альфред успел возненавидеть, по сравнению с этими казались милыми и безобидными.

— Не теряйтесь, — он поддерживал Марту, оберегая ее от толкотни. — Ну, хотя бы мы больше не в этом жутком поезде. — Смотри, — он указал на вывеску, изогнувшуюся над воротами.

— Папа, что там написано? — спросила Люси. Надпись была по-немецки.

— «Труд освобождает». Ну вот, Марта, тебе надо быть сильной. Мы будем работать, а значит, будем в безопасности. Вот увидишь.

Марта закашлялась, кивнула, от чьего-то толчка сзади чемодан выпал из ее рук.

— Подожди, я тебе помогу, — Альфред взял ее чемодан.

Те, кто уже выбрался из вагонов, в нерешительности жались друг к другу, держали детей, успокаивали стариков. Все уже знали о подобных ужасных местах, откуда никто никогда не возвращался. Вдруг неожиданно для всех заиграл оркестр. Как такое возможно? Это был Шуберт. Альфред точно помнил, он слышал это произведение в Праге, в концертном зале «Рудольфинум».

— Это Шуберт, концерт для скрипки до мажор, — подтвердил кто-то из стоявших рядом.

— Смотри, у них тут даже оркестр есть, — Альфред обнял жену. — Что скажешь, Люси? Не так уж все и плохо. — Он старался говорить бодрым тоном.

— Сюда! Сюда! — подталкивали их солдаты в черной эсэсовской форме. — Женщины и дети, стройтесь здесь. Все мужчины, даже отцы, — солдат указал в другом направлении, — вы туда. Не волнуйтесь, это для прохождения формальностей. После вы все опять воссоединитесь.

— Нам все равно надо держаться друг друга, — сказал Альфред Марте, взяв оба их чемодана и зажав подмышкой свой портфель.

— Эй, ты! — толкнул его эсэсовец в черной фуражке. — Женщины и дети — налево. Ты — сюда.

— Meine frau ist nicht gut, — взмолился Альфред. — Ей плохо. Ей нужен уход.

— Не волнуйся, о ней хорошо позаботятся. Вы скоро увидитесь. Все будут счастливы. Только оставьте свои вещи.

На платформе росла гора чемоданов и тюков с вещами. Все выглядело так, как будто туристическая группа готовилась к отправке в путешествие.

— Но как же мы их потом найдем? — спросила женщина в меховой накидке. — Как же потом отличить, что кому принадлежит?

— Не волнуйтесь, все будет устроено, — вежливо улыбнулся ей немецкий офицер. — А сейчас идите, быстро, скорей-скорей… Вы двое тоже поторапливайтесь.

Посреди мечущихся людей, лающих собак и подгонявших толпу солдат Альфред заметил горстку одетых в сине-серые полосатые робы и шапочки мужчин, сновавших туда-сюда: они подбирали оставленный багаж и рюкзаки и бросали их в растущую кучу. Пришибленные и тощие, они избегали смотреть в глаза вновь прибывшим. Один доходяга все-таки встретился взглядом с Альфредом. Его изможденное потемневшее лицо, обритая голова, провалившиеся безжизненные глаза красноречивее любых слов говорили о том, что все здесь было далеко не таким радужным, как представлялось.

— Женщины и дети