ему совсем не до Джиоконды…
9 мая в годовщину Дня Победы я получил посылку. Большой свиток в длинном круглом картонном футляре. Из Женевы. Нетерпеливо сорвал сургучные печати. Развернул полотно и… Джиоконда улыбнулась мне своей неописуемой улыбкой.
4
На этом, собственно, я и закончил свой рассказ о Джиоконде. Но жизнь написала иную концовку.
На обороте полотна, полученного мной из Женевы, в овале были начертаны цифра «112» и две маленькие латинские буквы «А. В.». Увлеченный Джиокондой, я не обратил на них особенного внимания. Хотя где-то в глубине мозга возникли эти же буквы на оборотной стороне того, найденного Кузнецовым полотна. И там тоже, кажется, стояла какая-то цифра.
…И вот снова прошли годы. И передо мной открылись массивные двери Лувра.
И я, счастливый, ошеломленный, растерянный, плыву в безбрежном океане искусства и красоты. Мне не хочется слушать стандартных рассказов гида, приклеивающего ярлычки к великому и непостижимому.
У меня так мало времени. Нельзя терять ни секунды.
Я стремительно, святотатственно, проношусь по залам мимо великого Рафаэля и Веронезе. Мимо Андреа дель Сарто и Боттичелли. Мимо Гвидо Рени и Тициана. Я ищу Джиоконду.
…Какая же она скромная, простая и маленькая среди огромных, пылающих всеми красками полотен! Ее тонкие руки. Ее улыбка. Я, кажется, понимаю того человека, который унес ее отсюда много лет назад. Я остаюсь с нею наедине, пока подойдут мои товарищи с гидом. Но… около Джиоконды стоит большой мольберт. Палитра, кисти. Толстый лысый человек с мясистым носом на оплывшем лице патриция пишет копию. Быстро взмахивает кистью, почти не глядя на оригинал.
Видимо, мое волнение как-то передалось и ему. Он опускает кисть в воду, приглядывается ко мне. Спрашивает с несомненным итальянским акцентом:
— Совьет?.. Моску?..
Я удивленно киваю головой. Он улыбается и крепко жмет мою руку…
Потом он вынимает откуда-то из жилета визитную карточку.
— Антонио Бин. Художник. Париж. Монмартр.
Он помешал нашему свиданию с Джиокондой. Но то, что он рассказал мне, было настолько важным, неправдоподобным и убедительным для меня, что я простил Антонио Бина.
Он действительно итальянец из Болоньи. Но в Париже живет уже сорок один год. Он был старым другом Пикассо. В газетах его называли последним леонардистом. Да, он писал только копии полотен Леонардо да Винчи. Выставки этих копий, автолитографий, репродукций устраивались во всем мире. Он вынул из другого жилетного кармана старую, истлевшую на сгибах итальянскую газету и показал мне статью, обведенную красным карандашом. В статье очень хорошо отзывались о его работах. Был помещен портрет и большая репродукция «Тайной вечери». Он написал за свою жизнь сто семьдесят одну Джиоконду.
Сердце мое ожесточенно забилось. Я вспомнил две буквы «А. В.» и цифру «112».
Художник сосредоточенно вспоминал, нахмурив свой высокий лоб:
— Да… Это было вскоре после войны. Сюда в Лувр пришел русский генерал. Это было очень странно. Генералы почти никогда не посещали Лувр. Марс интересовал их больше, чем Аполлон. И этот генерал специально искал Джиоконду… И он долго стоял вот здесь, на этом месте, рядом с моим мольбертом. Я вспоминаю. У него было странное обожженное лицо. Мы разговорились с ним. Он немного говорил по-французски. Он купил у меня Джиоконду. Это была первая Джиоконда, которую я написал после войны; мне кажется, что это была моя лучшая… Я даже хотел оставить ее у себя и не хотел брать у него денег… Но мне чем-то очень понравился этот обожженный суровый солдат, так любящий искусство. Он мне назвал свою фамилию, но я забыл ее. Позвольте, — встрепенулся Антонио Бин, — позвольте. У меня ведь есть тетрадь, где я отмечаю, к кому попали мои полотна. Во время войны, в Сопротивлении, я потерял все старые тетради. Но я завел новую… Он мне оставил автограф.
Художник вытащил из ящика под мольбертом тетрадь в черном коленкоровом переплете. Открыл ее. И на первой странице под номером 112 я узнал широкую размашистую подпись моего старого друга Пантелеймона Тимофеевича Кузнецова…
Это было 2 апреля 1960 года в 11 часов 13 минут по московскому времени в Лувре.
И это все не сказка, не выдумка, а реальная жизнь.
Джунгли
1
Тридцать первого августа 1939 года Пьер Трувиль выступал в своей коронной роли Отелло. Дездемоной, как всегда, была Аннета Мишле. Несмотря на необычную для предосенних дней жару, театр был переполнен. Пьер получил много цветов: пылающей красной гвоздики, белых и желтых роз и предвестников наступающей осени — пышных фиолетовых хризантем.
Возвращались из театра вместе с отцом Аннеты, доктором Мишле. Сидели в машине, точно в благоухающем цветнике.
Ночь была очень хороша. Доставив старика домой, решили пройтись пешком и поужинать у Мильпо. Аннета рядом с высоким и широкоплечим мужем казалась совсем миниатюрной. На улицах многие узнавали их и, улыбаясь, раскланивались.
Кафе Жана Мильпо «Старая Франция» находилось неподалеку, на набережной Сены. Даже в этот поздний час оно было переполнено. Увидев актеров, Мильпо радушно поднялся им навстречу и освободил для них постоянный столик Трувиля, в углу за колонной.
— Вы сегодня особенно хорошо пели, мадам Аннета, — сказал Мильпо, откупоривая бутылку бургонского из своего особого фонда. — Мне удалось послушать первые два акта. А господин Пьер… ах, господин Пьер… Сколько уж раз слушаю вас в этой роли и с каждым разом все более восхищаюсь. Прекрасный спектакль… Как жаль, что не мог послушать Поль. Он ведь так ценил вас. Наш герой сейчас далеко, — он нагнулся к самому уху Трувиля, — на самой немецкой границе…
Подошел знакомый сухощавый офицер в форме полковника генерального штаба. Целуя руку Аннеты, он, смеясь, пробасил:
— С вашего разрешения, господин генерал. Да не падет на мою голову гнев и ревность неукротимого Отелло.
Завязался легкий разговор о театре, музыке, осеннем салоне. Потом полковник танцевал с Аннетой. Пьер устал и, прикрыв глаза, почти не слушал пустяки, которые рассказывал Жан Мильпо.
В третьем часу ночи в кафе вбежал молодой офицер. Отыскав глазами полковника Бриссо, он направился к нему и передал небольшой пакет. Полковник вскрыл пакет. «Войска Гитлера перешли польскую границу», — тихо сказал он Трувилю и, попрощавшись, быстро вышел из кафе вместе со своим адъютантом.
2
Когда линия Мажино была обойден… немцами и войска Гитлера двинулись к Парижу, Пьер Трувиль ушел в армию.
Это решение было принято им уже давно, в первые месяцы войны, и не раз он пытался осуществить его. Но друзья отговаривали Трувиля.
— Куда
