всякое. Да, вижу. У меня действительно бывают видения. Некоторые говорят про них, что это «мечты», но мои видения полны жизни, и они мне помогают. И помогают они только мне, я их никому не навязываю. Я так и сказал врачу; он кивнул и назначил, в какие дни мне приходить.
Из того времени мне запомнилась одна тощая девочка. Она пыталась покончить с собой – выпила средство для прочистки труб. И ее отправили под надзор в психиатрическое отделение. Ей присылали деньги, но никто не навещал. Ей нельзя было ни выходить на улицу, ни спуститься в буфет за шоколадным батончиком. Она вечно спрашивала у посетителей, не могут ли они сходить в буфет на первом этаже и купить ей «Сникерс». Она даже деньги в руке держала. Ей только нужно было, чтобы кто-нибудь купил ей шоколадку, потому что врачи не выпускают ее из отделения. Однажды, когда я пришел на прием, я принес с собой несколько «Сникерсов», и их увидела медсестра. И сказала не отдавать шоколадки тощей девочке. Я ее послушался. Мама водила меня к мозгоправу дважды в месяц, и дважды в месяц я видел эту тощую девочку. Сначала я думал, что о ней заботятся, потому что могут быть проблемы с весом, но дело оказалось не в этом. «Она скажет, что шоколадки тухлые. Швырнет их тебе в лицо, – объяснила медсестра, – начнет выкрикивать непотребные слова, а утихомиривать ее придется нам. Не тебе. Нам. Поэтому, пожалуйста, не приноси ей батончики». Но я все-таки приносил «Сникерсы» и однажды отдал их тощей девочке. Она сказала спасибо. Даже отдала мне деньги за них, а потом ушла в уголок холла и стала смотреть в окно. Смаковала каждый кусочек, какая ей была радость есть этот «Сникерс» у огромного окна в холле, окна, которым так гордится психиатрическое отделение Линкольновской больницы. В это окно видны высотки Южного Бронкса на фоне изобильной панорамы Нью-Йорка – где-то в отдалении, на горизонте. Тощая девочка сидела у окна и словно смотрела фильм про два разных города, которые живут в одном. Иногда смеялась от счастья. Врачи и медсестры ошибались. Вот почему мне совершенно не хотелось возвращаться в больницу Линкольна. Я начал врать своему мозгоправу. Говорить ему то, что он хотел услышать. Что видения прекратились. Что сессии мне очень помогли. И таблетки тоже, хотя я только делал вид, что принимаю их. Вскоре врач сказал, чтобы я приходил, только если снова начну слышать голоса или видеть всякое. Ну и отлично. Сессиям конец. Я на всякий случай сказал матери, что с Христом все окей, он клевый чувак на самом деле. Взял и превратил воду в вино, чтобы вечеринка не закончилась. Ну как такого не любить? Хороводился со шлюхами – и не бил их, деньги не отнимал, даже не тискал. Классный чел. Таких надо клонировать. Да, истинная суперзвезда. Я даже сходил с мамой на собрание в Зал Царства – и там в первый раз увидел Таину.
Я действительно верил, что в теле Таины произошла революция. Ее никто не касался. Она говорила правду. И тот факт, что ей никто не верил, делал ее чистой, а ее историю – истиной.
Однажды в метро (я ехал в школу) мне было видение.
Я увидел Таину.
Она у себя дома.
Раннее утро.
Таина проснулась со странным ощущением в теле. Она не знала, в чем дело, но что-то такое почувствовала, поэтому она приняла аспирин, сделала себе бутерброд с арахисовым маслом и вареньем и выпила воды. И вдруг очень остро ощутила себя – удары сердца, бахрому ресниц, почувствовала, как раздуваются и сокращаются легкие; ее тело говорило с ней. Я увидел, как Таина моргнула и перестала жевать, потому что мир вдруг сделался мерцающим, расплывчатым, начал растекаться. Все утратило резкость, словно у нее внутри что-то в одночасье изменилось. Таина глубоко вдохнула, и вдох ее был исполнен страха и паники. Сердце стучало так, словно хотело проломить ей ребра. Потом – внезапно – Таина почувствовала себя легко, ощутила невыносимую легкость бытия, ей как будто требовалось еще воды, чтобы вес жидкости не дал ей воспарить. А потом безупречная ясность, наставшая в ее внутренней вселенной, прошептала, что можно расслабиться, она прошептала, что Таина просто беременна. Что внутри нее полыхает революция. Один атом поднял восстание, чтобы сотворить жизнь. Этот атом отказывался влачить прежнее существование в бесконечности внутреннего космоса Таины, отказывался подчиняться приказам. Он не захотел менять орбиту или отдавать электроны, соединяясь с другими атомами, чтобы образовать положенную молекулу. Атом-бунтарь ощутил потребность, острое желание использовать свое электричество, бросить все свои силы на то, чтобы убедить ближайшие к нему атомы стать кирпичиками космоса – так они смогут начать все сначала в совершенно новом теле. Триллионы триллионов триллионов затеявших бунт атомов выработали план. Они не станут больше делать то, что записано в ДНК Таины, не станут подчиняться законам. Отныне они сами решают, в какую сложную связь выстраиваться, сколько электронов и нейтронов включать или исключать, с какими атомами делиться; цель революции – создать жизнь. Миллионы миллионов вновь создавших себя спермий устремились к яйцеклетке, цепко повисшей на внутренних небесах Таины, и вскоре какой-то сперматозоид попросил, чтобы его впустили. И яйцеклетка сказала «да». Первая секунда нулевого года.
А потом мое видение оборвалось.
Я снова был в поезде.
Я ехал в школу.
Когда у меня бывают такие видения, и еще другие, я хочу обнять Таину, вдохнуть запах ее шампуня и прошептать ей, что с ней и малышом все будет хорошо. Что все это – не выдумка. Чтобы Таина не тревожилась: то, что с ней произошло, бывает нечасто, но оно естественно, как упавшее яблоко. Мятежные атомы, наверное, разглядели в тебе что-то чистое и доброе, увидели тело, не знавшее ни цепей, ни царей, ни богов.
В десять вечера мама досмотрела свою novela и теперь слушала радио, готовясь ко сну. Софи красиво пела: «Locuras tengo por tu nombre / Locuras tengo por tu voz»[35].
Я ждал, когда она выключит радио и ляжет в кровать. Мама работала в подвальном этаже Синайской больницы, в больничной прачечной. Она всегда сильно уставала и рано ложилась спать, а отец мой был безработным (и от этого слегка депрессивным) и много спал. При желании я мог легко выскользнуть из дома. Вехиганте велел ждать его в полночь у почтового ящика через дорогу, напротив окна Таины.
Внезапно пение Софи оборвалось, и по радио пошел экстренный выпуск новостей о землетрясении в Колумбии, в Аракатаке. Мама, с зубной щеткой в руке, выскочила из ванной и стала слушать. Из-за землетрясения сошли сели; целые цунами из грязи, воды и глины превращали в руины
