Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
сочинении список провалившихся увеличился ещё больше. Потом был устный экзамен по русскому языку и литературе.
— А кто придумал термин "социалистический реализм"? — спросил меня преподаватель.
— Не знаю.
— Сталин.
Об этом в учебнике "Советская литература" для 10-го класса не писали.
На экзамене по истории произошло одно примечательное событие. Как-то в 10-ом классе меня вызвали отвечать по теме «Кровавое воскресение. Революция 1905–1907 гг.». Потом к моему большому удивлению, это же задание попалось мне в билете на выпускном экзамене. Что же я должен был подумать, когда и на вступительном мне попалась всё та же Первая русская революция? Я сразу подсчитал, что, если на обоих экзаменах было по 30 вопросов, то вероятность этого события составляла всего 1/30 х 1/30 = 1/900. Редкое совпадение! Казалось, тогда попутный ветер дул в мои паруса.
О том, что экзамен по французскому языку перенесли на более ранний срок, я узнал случайно. Я всё это время находился на даче. Тётя пошла звонить двоюродной бабушке, телефон которой я оставил в приёмной комиссии. Ещё один сюрприз ждал меня на самом, якобы, устном экзамене по иностранному языку. Одним из заданий был письменный перевод двадцати предложений с русского на французский. Последние два года в интернате мы перешли с программы спецшколы на обычную, и выполнить такое сложное при изучении любого языка задание было для меня тяжёлым испытанием. И хотя часть слов мне подсказал хорошо знавший язык абитуриент, который впоследствии учился со мной в арабской группе, но перешёл на журфак, ошибок я наделал много. Я сносно прочитал текст, затем меня вдруг попросили рассказать о своём дне рождения. Такой темы среди двадцати, заученных мною наизусть ещё в интернате, не было, поэтому пришлось с ходу придумывать, что сказать. Но всё закончилось благополучно — в институт я поступил и даже набрал лишних полбалла.
Специфический институт
Факультет наш был специфическим уже по одному своему названию — Институт стран Азии и Африки при МГУ. Он так назывался, поскольку, в свою очередь, делился на два факультета — историко-филологический и социально-экономический (ист. — фил. и соц. — эк.) и во главе его был не декан, а ректор (позднее — директор). На ист. — фил. принимали 100 чел., на соц. — эк. — 40. Учитывая восточную специфику, женщин в институт брали немного и у них был свой, повышенный проходной балл. Ист. — фил. делился на историков и филологов. Выбрав филологию, я оказался в женском коллективе, потому что большинство мужчин пожелали стать историками, а женщин — филологами. Затем нас разделили на лингвистов и литературоведов, в зависимости от темы дипломной работы. Всех мужчин попросили специализироваться на языкознании: женщины предпочитали литературоведение.
Распределение по языкам оказалось принудительным, но поскольку женщин-филологов надо было как-то разбавить мужчинами, моё подсказанное девушками в приёмной комиссии пожелание насчет языка удовлетворили. Наиболее престижным был, конечно, японский. Самым трудным — китайский, на нём постепенно отсеялась половина студентов (это камень в огород нынешних школ, которые, следуя модному поветрию, начали вводить у себя китайский как второй иностранный). Между 4-ым и 5-ым курсами была заграничная стажировка (от неё я отказался, ввиду рождения первой дочери). Таким образом, полный курс обучения составлял шесть лет.
Обычной стипендией в то время было 40 рублей. В ИСАА при МГУ с 1-го курса платили 55, потом 60. Начиная с 4-го, я получал повышенную стипендию — 75 рублей. Затем нам добавили еще 10 за дополнительные олимпийские курсы, которые проходили в нашем здании, на проспекте Маркса, и в актовом зале МГИМО, возле станции м. «Парк культуры». Поскольку теперь моя стипендия превышала минимальную зарплату в 75 рублей, из неё начали вычитать подоходный налог (но не бездетный, поскольку у меня уже родилась старшая дочь). Диплом нам выдали раньше, в мае. В июне нас ознакомили со всеми вновь построенными спортивными объектами, а уже 19 июля начались Игры. Меня приставили в качестве переводчика к делегации Олимпийского комитета Ирака.
Что касается досужих разговоров о какой-то сверхсекретности работы выпускников ИСАА при МГУ, то они не имеют под собой никаких оснований. Все эти барьеры, которые надо было преодолеть ещё до сдачи приёмных экзаменов (см. описание их в предыдущей вспоминалке), имели целью лишь одно — предстояла работа за границей, поэтому проверялись здоровье и благонадежность будущих студентов.
Служба в сирийской армии
Помню, в 9-ом классе нас привезли на стрельбище, где-то в Подмосковье. Солдаты, школьники, обросшие парни из ПТУ и техникумов, столпились возле тира. Нам предстояло произвести девять выстрелов по мишени боевыми патронами. Все автоматы лежали готовыми к стрельбе и были заранее поставлены на одиночные выстрелы. По приказу «Огонь!» нажимаю на спусковой крючок. Внезапно автомат будто срывается с места, дуло приподнимается, и он начинает палить очередью. Военрук подбегает ко мне, но поздно: я израсходовал все патроны. Оказалось, что автоматы были слишком поношенными и старыми, а два из них совсем не стреляли. Более удачной оказалось для меня аналогичная поездка во время учёбы в институте, когда нам пришлось стрелять не только из автомата Калашникова, но и из пистолета Макарова.
Спустя два месяца срочной военной службы в Сирии меня перевели из Дамаска в Хомс. Когда я получал обмундирование (наши специалисты носили сирийскую форму без погон), советник командира зенитно-ракетной бригады, полковник, сказал мне:
— А пистолет не бери.
— Почему?
— Если здесь начнется какая-нибудь заваруха (только что был подавлен мятеж братьев-мусульман, которые убили много сирийских и наших военных), нас всех перестреляют. А тебя подержат в тюрьме и выпустят.
В какой-то степени он оказался прав: остальным специалистам надо было постоянно прятать его от детей, а выходя в город, класть в дамскую сумочку: оставлять пистолет дома не рекомендовалось, однажды его так и выкрали у специалиста прямо из квартиры. Впрочем, оружия нам и так хватало. В нашем УАЗике, возле шофёра, всегда лежал автомат с прикрученными синей изолентой запасными магазинами. Один советник, подполковник, побывавший в долине Бекаа во время ливанской войны 1982 г., вообще никогда не расставался с ним, входил в комнату и клал на стол.
Однажды вечером на улице началась дикая стрельба. Мы с детьми легли на пол, между кроватями, затем перебрались в совмещенный санузел, где устроились на табуретках. Напротив находилось местное управление госбезопасности (мухабара́т), которое могло подвергнуться нападению. Из закрытого стеной полуподвала, где мы жили, было мало что видно, но мы почему-то не слышали звуков разбивающегося стекла. Поэтому я включил телевизор и узнал следующее: вражеские голоса передали по радио, что умер
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
