Вдетстве яслегкостью перебраласьбы через эту условную ограду, номеня буквально снимали срешетки наполпути, точно шкодливого котенка, который вскарабкался полестнице. Взрослые запрещали там играть. Нето чтобы это был самый горький запрет, нопочему-то въелся впамять.
Ичтоже сейчас? Запретов небыло, какне было изабора. Дерево свалило его. Онорухнуло толи ответра, толи из-за того, чтопопросту переросло само себя иобрушилось подсобственным весом,– неизвестно. Аизвестно было одно– теперь меня ничего недержит, иямогу переступить запретную черту.
Манившее очарование запустения ипышного цвета быстро сменилось разочарованием. Ятяжело вздохнула иопустила плечи, когда оказалась перед стальной дверью. Ржавчина подкрадывалась долгие годы и,уже нетаясь, запятнила повсему полотну, напоминая старческие пятна.
Раз яздесь, разуже стою перед дверью, докоторой буквально рукой подать, почемубы непопробовать? Почемубы непроверить, открыталиона? Незнаю, начто надеялась больше– нато, чтообитель впустит меня илиже останется безмолвной затворенной загадкой. Яположила руку нажестяную ручку идернула насебя, затем отсебя. Ничего.
Немного повозившись, запыхалась наудивление быстро. Кажется, прогулка утомила меня куда сильнее. Восстанавливая дыхание, яощущала, каккаждый глубокий вдох наполняет все нутро чем-то дурманно-травянистым. Какмного усилий пришлосьбы приложить вгороде ради одного такого вдоха полной грудью. Воздуха было слишком много. Идаже невоздуха, ачего-то растворенного внем. Жизни. Внем была сама жизнь, ияжадно хватала ее носом иртом. Этотлетний лес должен войти вмое сердце, разрастись, заполнить все собой, доболи вгруди. Яприкрыла глаза, представляя, кактри зеленых гибких росточка уже неотвечают колыханию ветра. Ихкрепкие корни силятся, оплетают сердце, закрывают его полностью, неоставляя просвета. Втот миг вмоей голове загорелось ясное ипламенное желание такой силы, чтонепременно вырвалосьбы измоего сердца, иябы сказала его вслух, еслибы нерезкий звук.
Оглушительный гром раздался нето прямо задверью, нето всамой двери. Ногисами отнесли меня напару шагов прочь отржавой громадины. Кажется, моистарания непрошли даром ибыли услышаны. Ворчливый скрежет разнесся полесу, этот чудовищный рев заставил меня закрыть уши. Где-то вдалеке закричали птицы ивзмыли прочь.
Когда эта скрежещущая мерзость стихла, язаглянула внутрь. Нуточно склад. Чтоэто еще могло быть? Яоглядывала это здание, похожее насотни других, каквдруг мое сердце замерло. Понятно, почему дверь была незаперта. Устены согнулась широкая спина вклетчатой рубашке. Полоса пота тянулось вдоль нее вниз. Головы видно небыло. Ястала догадываться, чтомне стоит уйти, акогда заметила самодельный обрез наземле, сомнений неосталось.
Слишком круто обернувшись, подняла шум, задев ногой какой-то осколок нето плитки, нето еще чего. Все, чтосейчас было важно,– тотфакт, чтоподнялся шум иябыла замечена. Сердце ушло впятки.
–Эй, эй, небойся!– раздался голос.
Мужичок даже невыпрямился, апросто встал вполный рост. Ружье так иосталось лежать унего подногами.
–Давнем-то что толку? Ятак, длявиду!– сказалон.
Он вытер потное лицо рукой. Явидела второй подбородок, сутулые плечи иесли негорб, тотак, горбик. Какое-то время нион, нияне шевелились. Мынехотели напугать нисебя, нидруг друга.
–Тыневидела кусок?– спросил мужичок, уперев руки вбоки иподняв голову вверх. После этого потер шею, пытаясь ее размять. Богзнает, сколько времени он сидит тут, воттак вот скрючившись.
–Какой кусок?– спросилая.
Он поджал губы ипочесал грудь. Затем похлопал себя покарманам, снова упер руки вбоки истал оглядываться.
–Кусок, кусок, кусок…– бормотал навыдохе.
–Кусок чего?– спросилая.
Вдруг он взглянул наменя, жалобно инедоверчиво. Внем одновременно была старческая обреченность столетнего деда ислезная наивность малолетнего дитя. Онточно болен, хотя невыглядит опасно.
–Поверишь? Мненикто неверит,– обиженно протянулон.
–Скажите, чтовы ищете?– спросилая.
Какое-то время он мялся ивыглядел потерянно. Наконец ему хватило решимости. Подошел комне, боязливо обернувшись назад. Никого.
–Онодавно уменя его забрало,– начал он.– Мненикто неверит, нояточно знаю, что, нет-нет, кого видел! Там, надороге, явпервые это увидел… Оновсегда было рядом, онокачалось намоей шее– чую, скоро горб вырастет! Нооно никогда небыло так близко, кактогда, надороге! Зналя,знал, нельзя втаком состоянии садиться заруль, ночто-то… нечто-то, язнаю, чтоэто было, чтозаставило меня сесть, несмотря нато, чтоя… Повезло, чтоникого неугробил. И«Скорая» быстро приехала– славные парни! Нопока ялежал, видел, каконо пришло! Ивот чую– онозаберет меня! Меняцеликом! Нонет, онозабрало лишь кусок… Истех пор все стало еще хуже, намного-намного хуже! Яжду, каждый день икаждую ночь жду, чтобы оно вернулось, чтобы оно отдало мне кусок, ячувствую, какчасть меня, живая игорячая, бьется где-то там, вчужом холодном теле! Пусть оно уже явится, пусть вернет мне то, чтовзяло илизаберет уже оставшееся!
Я слушала этот поток, чувствуя собственную беспомощность. Онболен. Очень сильно. Онниразу неприкоснулся, непосмотрел всторону ружья– ая-то несводила снего глаз. Мнебыло так жаль этого чудака. Когда яговорю что-то, тожду ответа. Этислова точно требовали чего-то вответ.
–Ятебе верю,– ненайдя ничего другого, молвилая.
Какпреобразилось это лицо, плоское иглуповатое, нотакое светлое инаивное! Светлая радость наполнила мое сердце. Онвздохнул соблегчением.
–Ох… ты…– Шмыгнув носом, мужичок указал надверь.– Наверное, неохота впотьмах добираться?
Сведя брови, япоглядела навысокие окна. Этотсвет видела, когда просыпалась после тихого часа. Яне знала, сколько времени, нопонимала, чтоуже скоро будет смеркаться. Всегда просыпала эту грань между днем ивечером, такчто это время всегда заставало врасплох, какисейчас. Врастерянности, янатянуто улыбнулась, кивнула добряку-горбуну, бросила последний взгляд наоружие… Мойрастрогавшийся незнакомец продолжал шмыгать носом, руки его оставались пустыми. Увидеть ружье нетак страшно, страшно потерять извиду.
–Кусочек, кусочек, кусочек…– продолжил бормотать меж тем мужичок, неторопливо топая ксоседней стене.
Он сел накорточки, спиной комне, почесал себе грудь ипродолжил что-то искать наполу, согнувшись еще сильнее. Былонепо себе. Оставить больного человека здесь– опасно, оставаться самой… Чтоопасней– уйти илиостаться? Остаться скем? Может, этоон только сейчас безобидный? Онпродолжает бормотать, раскачивается…
Уйти. Убежать. Тутнедалеко, ясмогу. Здесь все слышно, есть соседи. Иэто дача, тутесть люди. Этонекак втот раз, этонетот поход снезнакомцами. Боже, каквспоминаю обэтом– мурашки покоже! Проклятая глушь, хочется пить, икажется, чтозагорой вот-вот откроется нормальная дорога. Нодороги небыло вообще никакой. Пришлось карабкаться поповаленному дереву, какпо мосту. Рукииноги дрожат отизнеможения. Уэтой белобрысой нога замотана пакетом иначинает преть. Нупочему она неможет немного потерпеть? Намвсем было очень тяжело. Мыстали какзвери. Мыбыли хуже зверей. Номы справились. Исейчас ясправлюсь.
