— Государыня своим веером их освежила! — хмыкнул Грейг, оценив действие сложенных пластин, которые, вылетев из орудия, моментально раскрывались, превращаясь по форме в знакомый всем дамам, но для корабельного такелажа смертоносный «веер».
На «закуску» полагались книппеля различных сортов — половинки ядер, скрепленные цепью и железными шкворнями, или цилиндры с большой картечью, переплетенные тонкими тросами, и другие нужные приспособления, выдуманные пытливым русским разумом…
— Идите между турками, капитан! — Грейг рявкнул команду: — Рвем их строй надвое! И да поможет нам Бог!
Бендеры
Чудовищный взрыв встряхнул землю под ногами, она заходила ходуном, некоторые солдаты попадали, роняя фузеи. Огромный столб черного дыма и алого пламени взметнулся в небо, во все стороны полетели камни, бревна, пушки, люди.
— Братцы! Вперед, на штурм!
Надрывая командой горло, бригадир Власов выхватил шпагу из ножен и повел своих ингерманландцев вперед, к столбу пыли, что оседала на месте взорванной на протяжении сотни саженей крепостной стены. Мина была чудовищной, доселе неслыханной мощи — семь тысяч пудов пороха заложили саперы. Не пожалели…
— Станичники! В городе добра много!
— Там вино и бабы!!!
— Гренадеры! На штурм!
— Донцы! Пошли всласть гулять!
— Режь турок, братцы!!!
— Постоим за веру православную! Доколе им…
Солдатская и казачья разноголосица на секунды перекрыла рев пушек, и зелено-синяя масса дружно, густым потоком хлынула из подведенных чуть ли не к самым стенам окопов. И началось…
Гренадеры и казаки побросали фашины, кинули штурмовые лестницы и, матерясь почем свет, полезли в пролом, стреляя и бросая гранаты в турок, что отчаянно отбивались с гребня.
Янычары быстро пришли в себя от взрыва и успели занять груды камней, то, что раньше было крепостной стеной. Визг, яростные призывы к Аллаху, выстрелы в упор — турки скинули первую волну штурмующих и приняли набежавших казаков в копья. И столкнулись две силы — пестрая и синяя, и перченый казачий мат заглушил вопли магометан.
Рубились донцы яростно, не уступая противнику в лютости. Всклокоченные бороды, дикие глаза, окровавленные казачьи чекмени — все заплескалось в глазах Власова, который со своими ингерманландцами наконец добрался до разрушенной стены.
Бригадир поневоле восхищался бешеной атакой станичников, их неимоверной храбростью, но в то же время прекрасно понимал, что солдат дерется за славу, а казак за добычу. Столетия беспрерывных схваток и набегов породили и закалили этих русских башибузуков, между жизнью и смертью которых одной толстой нитью протянулась война.
— Твою мать! Что творит?! — Власов пристально смотрел, как бородатый казак саблей распластал трех янычар с ятаганами, вертясь между ними угрем, отмахнулся клинком от копий и зарубил турка, что отчаянно махал бунчуком, воодушевляя защитников.
И тут словно прорвало — казаки, пробираясь по камням с проворством взбесившихся волков, захлестнули турок, поглотили их своей массой, перехлестнули через гребень и неотвратимой волной, сшибающей все на своем пути, хлынули в город заниматься самым увлекательным делом своей жизни — резать османов и грабить все подчистую…
— Достоин сей казак офицерского чина! Первым вошел!
Власов стремительно обернулся. За его спиной стоял командующий — не удержался генерал, лично возглавил штурм.
— Твои ингерманландцы и гренадеры лихо ворвались, бригадир! Ежели к вечеру одолеем супостата, генеральский чин получишь. Что дрожишь в нетерпении, Павел Владимирович?! — Князь усмехнулся. — Беги уж, нечего тебе на месте ерзать, там твои солдаты дерутся!
Юконский острог
— Братец! Ну, наконец прибыли! А то мы здесь глаза проглядели, вас ожидаючи в нетерпении!
Григорий Орлов, широко раскинув объятия, шагнул к Алексею. Тот на радостях так стиснул брата, что кости захрустели. Причем у двоих сразу — восемь лет назад оба считались в гвардии признанными силачами. Но то осталось в прошлом.
Сейчас они, и так силушкой молодецкой не обделенные, прожив в суровой аляскинской земле уже семь лет в лишениях и тягостях, закаливших тело и душу, стали чуть ли не былинными богатырями, что сырую кожу могли разорвать. Кожу братья не пробовали, но вот кочергу узлом сворачивали запросто, а пальцами рвали колоду карт. А уж серебряные тарелки скатывать в трубки было для них самым легким развлечением!
— Рад тебя видеть! — запыхтел в ухо Алехан. — Вижу, славно гвардейцы здесь обстроились, даже с бабами! И вино имеется?
— Чего нет, того нет! — ответил Григорий, разомкнув стальное кольцо рук. Но после паузы, хитро прищурившись, добавил: — Однако настойку одну хитрую варим в том агрегате, что император, батюшка наш, в позапрошлом году прислал!
Алехан ухмыльнулся, машинально почесал правое плечо, пробитое когда-то царственной шпагой, и широко улыбнулся во все три десятка крепких зубов. А Григорий задумчиво почесал висок и чуть тронул губы, припомнив и свое общение с царем.
Лихим воякой стал император на их глазах, от такого плюхи получать в радость. Куда там Шванвичу — всех приласкал своей тяжелой рукой, и не в драке пустой, а в бою. С того дня братья Орловы стали дружно уважать Петра Федоровича и голштинским выкормышем даже в мыслях не называли…
— Ну и забойная вещица в нем получается, на орешках настоянная, да с лимонными корками! Огненная вода — так ее местные индейцы называют. Но мы им не даем, самим мало выходит. Одна у нас радость…
Григорий печально вздохнул, но тут же оживился, вперил ожидающий, радостный взгляд в брата:
— Не томи душу, братец! Вижу, что с новостями ты изрядными!
— А как же! — Алехан скривился в хитрой улыбке. — Вон сколько добра привезли! И людишек! И казачков якутских для службы острожной!
Он ткнул рукой в сторону ворот. А там было столпотворение: десяток тяжелогруженых лошадей спешно обихаживали бородатые казаки в кафтанах, а люди… Люди вповалку попадали на траву и мох, не в силах освободить плечи от лямок объемистых, отнюдь не легких мешков.
— Устали людишки, — виновато, но с легким презрением в голосе, пожав широкими плечами, пояснил Алехан: — Дорога дальняя, уморились за шесть недель. Зато вы здесь чуть ли не городом живете, припеваючи. Золотишка хоть намыли немного? Ты же матушке-государыне что обещал?!
— Намыли, — с тяжким вздохом ответил Григорий. — Чуток. Восемь десятков с лишком. Прошлое лето горбатились, как каторжане, и сейчас моют, как проклятые без передыха. Лето-то короткое. Я сегодня на хозяйстве, а так тоже все времечко с лотком.
— Восемьдесят фунтов?! — В голосе Алехана послышалась непритворная грусть. Он тяжело вздохнул. — Два пуда только?! Эх-ма… Это ж тебе до старости здесь горбатиться, пока матушке сотню пудов намоешь, как обещал! И дернуло тебя за язык, брат! Эх…
