пор, как я покинул родной дом, меня разбудили рассерженные голоса:
— Хорош на яблоки с луком налегать, Эрл!
— Клянусь, мистер Джонс, я съел свою долю, не больше!
— А кто тогда остальное слопал, а? Жирафы?
Удивленно вытаращив глаза, я сел, не особенно понимая, что происходит, но потом вспомнил, где нахожусь и почему. Свет лился в маленькое оконце над моей головой. Я проспал всю ночь и теперь со стоном повалился на мох, которым был выстелен пол. Если не придумаю, как сбежать отсюда, то на целый день застряну в жирафьем фургоне.
Конечно, это было не самое страшное место, куда только мог угодить мальчишка, бежавший от Пыльного котла. Тут, по крайней мере, было сухо — настолько, что я и сам впервые за два дня наконец обсох. Стряхнув со штанов мох, я обвел взглядом свою темницу. Прицеп скорее напоминал не огромный загон, а вагон — эдакий фешенебельный пульман[8] для жирафов, с широкой щелью меж стенок, чтобы животные могли видеть друг дружку. Те, кто привык путешествовать на крышах поездов, ни за что бы не вылезли из такого роскошного вагона. Стены были так плотно обиты мягкой джутовой тканью, а полы — до того щедро усыпаны мхом, что сразу было понятно: куда хуже мне пришлось бы в любом убежище для жертв урагана или на задворках лодочного сарая Каза, и даже в родном домике на ферме, где ветер без конца задувал в щели, да так беспощадно, что и святой сошел бы с ума.
Я влез на поручень, который тянулся вдоль всей стены, приоткрыл одно из окошек и посмотрел на жирафий загон. Жирафы снова стояли, переплетясь шеями. Эрл подковылял к ним с ведрами, полными воды, и если Дикарь, вопреки имени, которое я ему мысленно дал, был смирен, как море в погожий денек, то у Красавицы норова хватало на двоих.
К огромному моему удовольствию, она кинулась на Эрла, стоило ему только шагнуть в загон, чтобы поставить ведра. Тот выскочил из ограды так быстро, что споткнулся и повалился на спину. Старик, что-то недовольно бормоча в адрес водителя, сам зашел в загон и нагнулся к задней ноге Красавицы, чтобы проверить повязку. Ветеринар забинтовал рану хорошо — если не сказать чересчур хорошо: когда Старик приблизился, Красавица принялась качать головой на длинной шее: влево, вправо, влево, вправо, а стоило ему коснуться больной ноги, она задрала ее и как пнет незваного гостя по бедру…
БАМ!
Удар был такой силы, что Старик отлетел в сторону, а с головы его упала шляпа.
Я поморщился. Ничего себе жирафы лягаются! Мне вчера тоже могло вот так же достаться! Если мул вдруг начнет лягаться, он без труда может покалечить человека на всю жизнь, а то и убить, что уж говорить о двухтонном жирафе. Поэтому я даже испугался, что Старик сейчас отдаст богу душу — или взмолится о том, чтобы тот ее забрал поскорее.
Если мула можно назвать настоящей «машиной-лягал кой», то в распоряжении жирафа была, казалось, целая батарея таких вот машин для выражения недовольства — впрочем, вовсе не смертельных. Потому что Старик, вместо того чтобы погибнуть на месте или еще что похуже, просто поднял свою шляпу и выполз из загона. Если мул пинал отца, тот непременно учил его уму-разуму тяжелым топорищем. Но Старик был совсем не таков. Он даже слова грубого Красавице не сказал.
Водитель тут же кинулся ему на помощь, но Старик только отмахнулся, точно его каждый день пинали жирафы.
— Мне надо телеграмму отправить, — проворчал он, снова водружая на голову шляпу, а потом, стараясь скрыть хромоту, зашагал к дверям сарая.
Едва я услышал, как они скрипнули, сразу понял: это мой шанс. Но потом мой фургон задрожал, и я осторожно выглянул в окошко. Эрл снова стоял на подножке, сунув голову в кабину. Он вынул оттуда фляжку, сделал изрядный глоток и снова спрятал ее в тайник. Чуть погодя он плюхнулся на койку поодаль от машины, а я наконец приоткрыл дверцу и выполз наружу спиной вперед и уже почти нащупал ногой землю, как вдруг…
…чертовы двери в сарай снова скрипнули.
И Старик увидел меня.
— Это еще что за…
Подошвы моих сапог ударились о землю, а в следующую секунду он схватил меня за руку, и тут я поступил ровно так, как и всегда, когда меня хватают. Замахнулся и хотел было стукнуть обидчика кулаком, но Старик увидел это и отбил удар. Тогда я сделал единственное, что оставалось: кинулся на него и повалил нас обоих наземь. Потом вскочил и опрометью кинулся из сарая под громкие вопли: «Эрл!»
Я снова нырнул в подкоп, выбрался с той стороны ограды и бросился наутек, пока карантинная станция совсем не пропала из виду. А потом прислонился к сломанному дереву, чтобы перевести дух и пораскинуть мозгами. Задумка добраться в Калифорнию вместе с жирафами уже не казалась мне такой блестящей. Старик увидел меня. Не зная, что предпринять, я пошел наугад — в Трудные времена многие бедолаги вот так вот бесцельно бродили, шагая, куда только глаза гладят, лишь бы передвигать ноги снова и снова. В конце концов я оказался в местной лавочке и попытался выкрасть батон хлеба.
— Я все видел, бродяжка бессовестный! — крикнул продавец, схватил меня за рубашку и сдернул ее у самого порога.
Батон упал в лужу. А я побежал прочь, но сперва подхватил размокший хлеб.
— Ах вот ты как! — проорал продавец мне вслед. — Я сейчас позову шерифа, пускай прогонит вашего брата отсюда! Ишь, опять зачастили!
Слово «шериф» громовыми раскатами стучало у меня в ушах, пока я, набив щеки мокрым хлебом, бежал прочь до тех пор, пока наконец не почувствовал себя в безопасности. Понурый, точно небо перед дождем, с открытой всем ветрам грудью, защищенной от них разве что дырявой майкой, я забрел в лагерь бродяжек, разбитый неподалеку от железной дороги. Их-то продавец и имел в виду, когда кричал про «нашего брата».
Мимо проехал товарный поезд. Торопливо дожевывая остатки грязного хлеба, я наблюдал, как один из оборванцев бежит за вагоном, уже плотно облепленным другими охотниками до бесплатной езды, поднимая ноги как можно выше, чтобы не затянуло под колеса, и мое неприкаянное будущее предстало передо мной во всей красе. Ну и кого я обманывал, думая, что сумею его избежать?
Но я никак не мог заглушить в себе мечты о молоке и меде, подаренные мне жирафами, которых везли в Калифорнию, и тут я почувствовал, как
