Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Гусев устроился на корточках, положил руки на затылок, тяжко переживая унижение.
И снова:
– Первый, пошел!
Первый побежал в распахнутую дверь неказистого здания, возле которого в небольшом дворике, огороженном высоким забором из рифленого железа, сидели привезенные офицеры.
Гусев оказался сперва в узком, пахнущем хлоркой полутемном коридоре, по которому пришлось бежать, затем в тесной, провонявшей дешевым куревом комнате, где все доставленные опять уселись на корточки.
Конвойный с неприкрытой издевкой произнес:
– Все, офицерики. Недолго вам осталось погоны носить.
Они угрюмо молчали, а конвоир, упиваясь собственной властью, продолжал:
– Щас вас на суд будут выдергивать, а потом – здравствуй, штрафной батальон. Хлебнете там сполна, отведаете солдатской доли. Не в курсе небось, что дисбаты сейчас в штрафбаты переформировали, а штрафников отправляют в районы боевых действий? То-то. Началась все-таки война, будь она неладна.
«Удивил столетней новостью, – с сарказмом подумал Павел. – Слыхали мы об этих штрафбатах уже».
Он давно решил для себя, что штрафбат – лучше, чем обычная зона. Все-таки армия, как-никак. Да и максимальный срок, по слухам, всего шесть месяцев. Другое дело, что их еще надо выдержать. На войне и в обычных частях – не сахар, а штрафники – материал расходный.
В который уже раз вспомнился вечер, когда обмывали его звание. Вот ведь судьба-злодейка! И примета сбылась, надо же! А все Оксана!
Отставить! Он сам виноват, сам. Повел себя как идиот, за что и поплатился. Зачем звонил, ехал к ней, уговаривал, упрашивал… Насильно мил не будешь.
Гусев усилием воли заставил себя думать о другом, не изводить душу пустым самокопанием. Получилось плохо. Мысли постоянно возвращались к одному: не надо было ехать. Не надо.
Пришла его очередь.
Павла доставили в небольшую комнату, посадили на арестантскую скамью, огороженную решеткой.
В суд он попал впервые, да еще в таком качестве, и потому принялся озираться по сторонам с некоторым любопытством.
Унылая казенная обстановка, никаких излишеств. Все предельно аскетично: дешевый светло-серый пластик стен, несколько рядов деревянных кресел с откидными сиденьями посреди комнаты, старый, протертый до дыр линолеум, на небольшом возвышении стол и стул с высокой спинкой.
Здесь, как и в коридоре, воняло хлоркой. Видимо, уборщицы не жалели. И как тут люди работают? У Павла с непривычки сразу разболелась голова.
Вспомнилась курсантская молодость, рассказы курсантов-залетчиков, которых заносило на гарнизонную «губу». Особо провинившиеся получали «подарок» от коменданта – ведро с хлоркой в камере. От едкого запаха выедало глаза, а дышать вообще невозможно. Такое наказание могло длиться часами. А тут люди вынуждены вдыхать это амбре постоянно. Неужели к нему можно привыкнуть?
К счастью, на гауптвахте, где его держали уже несколько месяцев, подобные меры «воспитания» не жаловали.
За зарешеченным окном торчали тополиные ветки в зеленых листочках.
Решетки…
Они так непредсказуемо ворвались в жизнь Павла, навсегда поделив ее на «до» и «после». Этого «после» еще совсем мало, но как долго тянулось время! Пока сидел в камере, закончилась зима, прошла весна, наступило лето. А ощущение такое, будто целая вечность минула.
В коридоре послышались шаги и голоса. В зал вошла Оксана с потерпевшим. Следом шли их родители и мать Павла. Появился государственный обвинитель – дородный мужчина лет тридцати, в звании майора. Еще какие-то люди, которых Гусев не знал.
Зашел адвокат. Павел встречался с ним всего несколько раз. Свою работу тот выполнял не то чтобы формально, но без энтузиазма: денег у Гусева и матери почти не было. Поэтому Павел особо на защитника не рассчитывал. Более того, уже настроился на срок или отправку в штрафной батальон.
Вошедшие расселись, тихо переговариваясь.
Оксана бросила в сторону Павла всего один взгляд – холодный и равнодушный. А Гусев почти и не глядел на нее. Смотрел на мать, едва сдерживавшую слезы. Отчего на душе его стало совсем скверно.
Хлесткий голос заставил вздрогнуть от неожиданности:
– Встать! Суд идет!
Павел поднялся.
Присутствующие начали недружно вставать, захлопали откидные сиденья. Наступила тягостная тишина.
В комнату вошел невысокий полноватый судья в мантии, из-под которой виднелась военная форма.
Заняв свое место, он сказал:
– Прошу садиться.
И, когда снова повисла тишина, произнес:
– Судебный процесс объявляю открытым. Слушается дело номер…
На суд и обратно в камеру Гусева возили несколько раз, пока шел процесс.
Его приговорили к двум годам лишения свободы. Родственники потерпевшего активно выражали недовольство. Грозили подать на апелляцию, но потом успокоились, узнав кое-какие подробности.
Адвокат отработал на совесть, чего Павел никак не ожидал.
Но в целом сюрприза не вышло. Защитник мог бы и не стараться: на что Гусев настроился, то и получил: колонию заменили отправкой в штрафной батальон сроком на шесть месяцев с возможностью досрочного освобождения по ранению и перевода в действующую войсковую часть после выписки из госпиталя. Это при условии, если ранение не повлечет за собой стойкой утраты здоровья, препятствующей дальнейшему пребыванию в армии.
Он где-то читал, что во время Великой Отечественной максимальный срок в штрафных частях составлял три месяца. Мало кто выдерживал его до конца. кто-то погибал, кто-то, будучи ранен, «смывал вину кровью» и попадал в обычную часть. И лишь немногие отбывали эти три месяца целиком и возвращались из одного ада кровавой мясорубки в другой.
После вынесения приговора ему разрешили немного поговорить через решетку с матерью. Та роняла редкие слезы и вымученно улыбалась, подбадривая сына.
– Мама, полгода – это всего ничего, – поддакивал он. – Вот увидишь, со мной ничего не случится. Побуду в штрафниках, потом переведусь, буду дальше служить.
– Сыночек, но ведь война…
– Мама, я офицер. Знал, на что шел, когда поступал в училище. И ты была только «за», радовалась.
– Береги себя, Пашенька, и пиши мне обязательно!
Потом Гусеву приказали просунуть между прутьями клетки руки; привычно защелкнулись наручники. Его увели под материнские всхлипывания.
Он успел обернуться и крикнуть, прежде чем закрылись двери:
– Не плачь, мама!
На этот раз в автозаке Павел ехал один. Доставили его уже не на гарнизонную «губу», а куда-то в другое место. Судя по запаху креозота, гудкам и стуку колес поездов, переговорам по громкой связи, оно находилось поблизости от железнодорожного вокзала.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78