Позже стоики довели этот принцип до крайности. Они разрабатывали специальные аскетические практики, приучающие человека во всем себя ограничивать. Скажем, встать на рассвете, посвятить несколько часов физическим упражнениям, затем велеть рабам накрыть роскошный стол, созвать челядь и приказать ей съесть все, чем он уставлен, наблюдая за пиршеством со стороны. И лишь после захода солнца утолить голод хлебом и водой. Так человек научается властвовать собой – подчинять свою жизнь всеобщему закону, действовать, руководствуясь долгом, а не стремлением к счастью.
Эпикур, как и Сократ, исходил из противоположного: ограничение потребностей имело в его глазах ценность только в свете счастья отдельного человека и лишь в той мере, в какой оно предотвращает разочарования, опустошенность, беспокойство – словом, страдания.
К естественным, но не необходимым удовольствиям он причислял разнообразящие жизнь избыточные наслаждения. Изысканная еда, элегантная одежда, красивый дом, путешествия – все это приносит радость, и поэтому вполне оправданно, если человек относится к этим благам не слишком серьезно и может обходиться без них. Иначе рано или поздно ему придется расплачиваться за них ценою собственного счастья. Пришлось же Аристиппу превратиться в «царского пса» ради удовольствия питаться куропатками, стоившими пятьдесят драхм (целое состояние!), словно они стоили всего один обол[26]. Подобным образом в наше время многие люди на Западе, а теперь и в России, платят за удовольствие обменивать свою зарплату на разнообразие модных вещей и развлечений, жертвуя тем, что греки ценили превыше всего, – свободным временем и досугом, то есть интересами собственной личности.
Наконец, наслаждения третьего рода – не естественные и не необходимые – вызываются удовлетворением тщеславия, жажды власти, роскоши и т. п. Они не имеют отношения к телесным потребностям и подвергают душу опасному беспокойству. Желания этого рода бесконечны и безграничны: власти, славы, богатства никогда не бывает достаточно. Погоня за ними превращает жизнь человека в эфемерную борьбу, финал которой замечательно выразил Пушкин в сказке о «вздурившейся» старухе, пожелавшей стать владычицей морскою и вынужденной довольствоваться разбитым корытом.
Телесным удовольствиям противостоят телесные страдания. По крайней мере, некоторые из них неизбежны – Эпикур знал это, как никто другой. Разве можно быть счастливым, испытывая физическую боль? Можно, утверждал он. Люди больше страдают от ожидания боли, чем от нее самой. Особенно сильная острая боль быстро проходит, и хотя бы поэтому ее не следует бояться. Когда такая боль случается, нужно спокойно ждать ее окончания, предвкушая будущее удовольствие от ее отсутствия. Менее интенсивная, но длительная боль вполне переносима и не может затмить собой радости души, на которых и следует сосредоточиться. Наконец, если боль острейшая, то смерть не заставит себя ждать, а смерть – это полное бесчувствие, анестезия.
Таким образом, мерой удовольствия, по Эпикуру, является отсутствие страданий, совпадающее с состоянием блаженной безмятежности – атараксии. Наибольшее беспокойство человеку причиняют не физические, а душевные страдания. Телесная боль длится лишь в настоящем, душевная распространяется и на прошлое (чувство вины), и на будущее (страх). Источником душевных страданий является невежество, поэтому лучшее лекарство от них – философия.
В самом деле, больше всего люди боятся двух вещей – смерти и божьей кары. Что касается смерти, опасаются не ее самой, а связанных с ней страданий, боли, неизвестности. Но философия (Эпикур развивал идеи атомистов Демокрита и Левкиппа) учит, что все в мире состоит из атомов и пустоты. Душа представляет собой совокупность наделенных способностью ощущения атомов. Со смертью тела она распадается, а способность чувствовать утрачивается. Поэтому смерть, которой люди боятся как величайшего из зол, не имеет к нам ни малейшего отношения.
«Привыкай думать, – писал Эпикур своему юному ученику Менекею, – что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее, и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если держаться правильного знания, что смерть для нас – ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна: не оттого, что к ней прибавится бесконечность времени, а оттого, что от нее отнимется жажда бессмертия. Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни. Поэтому глуп, кто говорит, что боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда придет, а потому, что она причинит страдания тем, что придет; что и присутствием своим не беспокоит, о том вовсе напрасно горевать заранее. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет (курсив мой. – Е. Р.). Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют»[27].
Вместе с тем Эпикур высмеивает тех, кто в силу собственного малодушия или ради красного словца утверждает, что жизнь не имеет никакой ценности. Дескать, наше существование наполнено столькими заботами, тревогами и страданиями, что смерть является освободительницей, а лучше всего для человека было бы вообще не рождаться. Если говорящие так действительно верят в свои слова, почему они не уходят из жизни? Если же они пытаются острить, то обнаруживают этим лишь собственную глупость: смерть – не тот предмет, в отношении которого уместна светская болтовня. Мудрец не станет уклоняться от жизни и бояться смерти. Он защищен от превратностей первой и боязни последней собственным разумом.
Что же касается страха перед богами, якобы сурово карающими грешников за их проступки, он совершенно беспочвен. Не потому, что Бог не существует, – Эпикур вовсе не был атеистом, как утверждали его противники, – а потому, что мыслимый как предел совершенства он не может быть мстительным, подобно земным тиранам. Люди толпы́ представляют себе Бога по своему образу и подобию. Раз для них предосудительно все, что непривычно, – грешно все, что не просто, скажет позднее устами Заратустры Ницше, – значит, Бог думает так же. Раз они знают один закон справедливости – око за око, зуб за зуб, – то и Бог исходит из него же. Мнения толпы о богах Эпикур называет ложными домыслами. Боги блаженны, они свободны от беспокойства и суеты земной жизни. Смехотворно предположение, что они оставили бы безмятежное существование ради того, чтобы скрупулезно подсчитывать людские грехи, обдумывать планы мести и осуществлять функции палачей. Богам нет дела до того, что невежественные люди считают предосудительным. А это значит, что для добродетельной жизни разумному человеку (мудрецу) достаточно не делать другим того, чего он не желает себе самому. Этим он заслужит и уважение сограждан, и благорасположение друзей.
Итак, мы можем подвести некоторые итоги. Наслаждение, по Эпикуру, совпадает с разумной жизнью, соответствующей античному принципу «всего в меру», при том что мерой выступает счастье отдельного человека – безмятежное, не омрачаемое страданиями существование. Поэтому обвинения эпикурейцев в проповеди распущенности, безделья и эгоизма абсолютно безосновательны. Пропагандируемый ими образ жизни скорее напоминает монашеский. Осуждение средневековыми богословами эпикуреизма обусловлено не безнравственностью этого учения, а неприятием самой мысли о том, что жизнь, наполненная удовольствиями, может быть нравственной.
