что Советы пытаются поспеть за Америкой? Кеннеди говорил, что хочет высадить людей на Луну, и Советы бросили все силы на то, чтобы опередить Штаты. Опоздали. Они пытались сломить наш дух здесь, в Праге, но, играя с огнем, разожгли десятки новых костров. Так же будет и со Льдом.
Владимир рассматривал карту, висевшую над столом Карела. Нарисованная от руки, древняя — политические границы на ней чудовищно устарели. Но четкие диагонали создавали неровную решетку, которая никогда не менялась. Чего бы они ни пытались достичь при помощи ритуалов, при помощи всех Носителей, действующих сообща, как один, эта решетка будет служить их целям. Вечный источник энергии для их вечного правления.
— Но у них наш Носитель, — продолжил Карел.
Владимир прокашлялся.
— Мы не можем быть в этом уверены. Если мы определим Носителя по остаткам конструкта, то сможем найти этого человека более... обыденным способом.
— Хм. Пожалуй. — Карел взял один из кристаллов, повертел в руке. Темное пятнышко в центре. Владимир не помнил, было ли оно там до ритуала. — Или, по крайней мере, нам удастся найти этих Ледяных нарушителей. Это может оказаться гораздо важнее — в долгосрочной перспективе.
Владимир пару раз моргнул, затем заставил себя кивнуть, хотя его била дрожь.
— Конечно, господин. Но пока... что мне сказать остальным?
— Скажи, что нам нужно провести новый ритуал раньше, чем планировалось. Я проверю карты, альманах, но думаю, у нас найдется несколько подходящих дат. — Карел поморщился. — Будет лучше, если мы получим доступ к слиянию под баром «Водолей».
— Которым владеет эта Римз? — переспросил Владимир. Его плечи расправились, он вытянулся. — Думаю, мы найдем подход.
Карел схватил пальто с вешалки и запахнулся в него. Тяжелый твид, превосходный английский фасон — вещица из прежней жизни, до танков.
— Тогда займитесь этим. — Надел шапку. — А мне пора читать лекцию.
3.
Пражское отделение ЦРУ представляло собой архитектурную ошибку.
Здание посольства, в котором находился штаб, было ярким образцом классицизма; оно огибало заросший деревьями двор, а комнаты на втором этаже в далеком аристократическом прошлом могли бы быть гостиными, библиотеками, кабинетами — хотя Гейб плохо различал их по этим функциям.
За те несколько раз, что Гейб оказывался в этих комнатах, он понял, что архитектор умел создать ощущение простора. Свет заполнял комнаты от полов, устланных роскошными коврами, до высоких потолков, а стены с бледно-голубой штукатуркой создавали безупречную иллюзию открытости. И, конечно, все это совершенно не подходило разведке.
Но между этими комнатами и за ними — теперь их перепрофилировали под картотеки, конференц-залы или приемные — извивался лабиринт из каморок размером с гроб, в которых двое мужчин с трудом могли разойтись, невероятных тупиков, дверей, построенных для карликов, и S-образных пространств с потолками, как на подводной лодке, которые можно преодолеть только ползком. Каждая из комнат могла перетекать в странные угловатые закутки в два раза выше, чем любая другая комната в доме. Все это без окон, разумеется. В одной каморке даже удалось воткнуть впритык четыре стола для сотрудников. Прежде это были людские и кладовые, которые ежедневно использовали те, кого подлинные хозяева дома предпочитали не замечать.
Что, если подумать, оставалось точным описанием происходившего здесь и по сей день.
В кабинете Фрэнка во время ремонта пробили окно — щель с тонированным стеклом, которая расширялась изнутри, как бойница. Это было единственное изменение в пользу красоты или уюта, символ статуса и щедрых выплат главе штаба. Когда Гейб только прибыл в Прагу, он воображал, что окно сделали таким узким из целей безопасности, но сегодня он подумал, что на то наверняка были другие причины. Конечно, сейчас-то он раздобрел по сравнению с университетскими временами, но даже в свои лучшие годы, когда он еще играл в футбол, он не смог бы вылезти из этой щели.
Фрэнклин Драммонд убил семерых лопатой в корейских окопах[9]. Гейб знал это, как и все в пражском штабе, хотя Фрэнк никогда не рассказывал об этом и никто другой — тоже. Секреты разного толка циркулировали в пражском штабе, и о каких-то сотрудники узнавали просто из воздуха.
Сегодня эта история, которую Гейб никогда не слышал, никак не шла у него из головы.
— Сядь, — сказал Фрэнк, когда дверь закрылась. — И расскажи все еще раз.
— Я лучше постою, сэр, если не возражаете.
— Возражаю, — заявил Фрэнк, его голос становился выше и напряженнее, пока он огибал стол. — Возражаю, потому что у одного из нас не хватает ноги, и этот кто-то — твой непосредственный начальник, который ничего не понимает и расстроен и зол из-за того, что вчера случился первостатейный провал в базовой разведывательной работе. Так что сядь, Причард, и повтори все еще раз.
Гейб сел. Фрэнк тоже.
— Ну?
— Я облажался, — признал Гейб.
Фрэнк поднял свой планшет с напечатанным отчетом:
— Сотрудник Томс хвалит твой стиль сдачи карт. Потенциальному информатору нравилась игра, он выигрывал по-крупному, за что, я уверен, тебя еще поблагодарят в бухгалтерии, а затем вы двое улизнули в уютный прокуренный бар для завершающего предложения. — Он перевернул страницу. — А потом, продолжает Томс, объект — назовем его «особо ценным», — которого мы обхаживали — ты обхаживал — полгода, задействовав значительные ресурсы отдела, прибежал из бара «испуганным» и «дрожащим», что, по моему профессиональному мнению, не те слова, которые я бы использовал для описания успешной вербовки. Согласен?
— Сэр, я...
— Ты согласен, Причард?
— Да, сэр, согласен. Это не те слова, которые я бы использовал для описания успешной вербовки. И я бы не назвал то, что сделал прошлой ночью, успешной вербовкой Драгомира Миловича.
— А как бы ты это назвал?
— Я облажался, сэр. Это есть в отчете.
Фрэнк перевернул страницу.
— Отчет указывает, что ты страдал, я цитирую, от «сильной головной боли» во время речи. Внезапно ты сказался больным и попросил информатора уйти, чтобы не обращаться в больницу, где ваши имена оказались бы в опасной близости в регистрационных записях.
— В общем и целом так, сэр.
— Ты неплохо выглядишь сегодня, Причард.
— Мы работали сутки напролет, сэр. Я думал, что справлюсь.
