твою собственную жизнь. Сенеке, Сенеке, если бы только ты знал!
— Я молод! — кричал Сенеке во сне. — Я научусь. Научи меня!
— О, благословляю тебя, достойная птица! — мягко пропело видение. — Тогда научись вот чему: тебе не обязательно умирать. Ты можешь родиться снова, с новенькими, свежими перышками. Ты можешь удержать свою страну, но править с юношеским задором, править не нытьем, а железом. И тогда не будет у тебя страхов, останешься ли ты в памяти, Сенеке: -ты станешь у всех на виду и на слуху.
На этот раз, когда видение ушло, Сенеке направился прямиком к той Курице, что звала его старикашкой, и злобно клюнул ее в шею. С визгом она проснулась, а старый Повелитель уже был таков, в высшей степени довольный собой. В тот день в его походке появилась невиданная доселе важность.
— Я поведаю тебе тайну вечности, — сообщило его видение некоторое время спустя — на этот раз днем, ибо Сенеке приспособился спать в любое время. Бдение для него теперь стало отвратительно; сон, напротив, чрезвычайно приятен. Видение для него стало хлебом и водой.
— Тайна вечности, — пробормотал в ответ ошеломленный Петух.
— Я поведаю тебе то, что сокрыл ото всех Создатель. Создатель полагал, что это ведомо только ему; но это ведомо и мне, и я расскажу это тебе.
«Создатель что-то скрыл от меня! Повелителя земли! — думал Сенеке. — Он использовал это только для себя самого? Что ж, тогда это и в самом деле должно быть чем-то поразительным».
— Еще бы! — зашептало вкрадчивое видение. — Чудо в том, что ты можешь родиться опять, став своим собственным сыном. Таким образом, земля эта остается твоей и ты — ее правитель. Но ты молод и здоров в своем господстве и одним-единственным кукареканьем способен убить сотню кур.
Старый Петух рухнул со своего шестка и согнулся в бесшумном хохоте, так что куры решили, будто с ним случился припадок.
— Да будет так! — закричал он срывающимся голосом, и куры испугались. Но он уже крикнул, он крикнул «Да будет так!», и так оно и случилось.
— Очисти Курятник! — проревело его видение неожиданно властный приказ. — Курицу за курицей, всех их вон отсюда! Запри за ними двери. Никого, кроме тебя! Только ты и я останемся здесь. НЕМЕДЛЕННО!
Вдруг Петух ощутил, что душа его усыхает, и это наполнило его ужасом. Имей он возможность говорить, тут же начал бы извиняться. Если бы он мог убежать, только бы его и видели. Если бы он мог, он бы просто умер, потому что голос этот вовсе не был знакомым ему голосом. Но он ничего этого сделать не мог, ибо он спал. И он сделал, как было велено.
С сомкнутыми веками, спящий, он яростно набросился на своих кур, выдирая перья и проливая кровь, пока последняя курица с визгом не вылетела из Курятника. Он делал, как было велено. Двери и окна были заперты, и он остался наедине со своим видением.
Шли дни, и в Курятнике стало очень жарко. Петух много ел и жирел, и от жира ему становилось еще жарче. А потом, когда жар достиг определенной температуры, Сенеке почувствовал дикую боль в чреслах, и с телом его произошло нечто странное. Сначала оно закудахтало, в точности так, как будто он был курицей. Затем оно присело прямо над землей, неодолимо увлекая Петуха помимо его воли. Затем оно снесло маленькое кожистое яйцо.
Сенеке, Петух Припертый к Горам, проснулся.
Ужас отпустил его. Оставался безумный огонь в его глазах, потому что имелось подтверждение обещанного видением, которому Петух верил всем своим существом. Яйцо, как бы то ни было, вот оно — яйцо! И Петух возлюбил свое странное маленькое яйцо.
Он распахнул двери в Курятник и закричал голосом столь громким и величественным, что каждый услышал:
— Сюда! Идите и смотрите, вы все!
Они подошли. Что-то произошло с их Повелителем за время его добровольного заточения; он говорил твердым, безжизненным голосом, не допускающим никаких возражений. Они подошли, и он показал им свое яйцо.
— Это будет мой сын,— сказал он изумленным животным. — Когда он вылупится, то будет носить мое имя и будет править вами — справедливо, добродетельно и... сурово!
О, старые беды будут выскоблены дочиста!
Животные не знали, что и говорить. Они не понимали этого огня в глазу Сенекса. А потому они безмолвно прошествовали мимо яйца и удалились. Однако Сенеке приказал одной Жабе остаться в Курятнике. А затем двери вновь были заперты.
Жабе пришлось высиживать маленькое яйцо, в то время как Сенеке щедро кормил ее хлебом, а также всевозможными и нелепыми сентенциями. Бедная Жаба в молчании и страхе терпела свое вынужденное заключение.
Когда стало ясно, что из яйца вот-вот что-то вылупится, старый Петух вновь созвал всех животных в Курятник. Он прыгал вокруг на своих кривых лапах, хихикал себе под нос и отчаянно тряс головой в предвкушении. Что до животных, то их присутствие было необходимо, дабы засвидетельствовать это рождение, и — он провозгласил это с ликованием — они должны приветствовать своего нового Правителя.
— Извиняться перед вами? — кричал он снова и снова.— Извиняться перед сворой неотесанных паразитов? Ха! Не ждите этого! Ждите расплаты’
Но, поскольку никто не понял его бессвязных выкриков, никто и не ответил ему. Они шарахались от него, и они разглядывали яйцо.
И оно треснуло. Более того, оно раскололось на части. Новый Петух родился.
В течение семи дней с тех пор, как животные начали слоняться по Курятнику, Сенеке сидел и с безумной сосредоточенностью разглядывал своего сына — не произнося ни слова, но ухмыляясь и кивая с жадным удовлетворением.
Затем, на седьмой день, у цыпленка начал расти хвост. На хвосте этом не было ни перьев, ни волос. Это был змеиный хвост. Но рос он с изумительной быстротой, и старый Сенеке растерял все свои ухмылки. Потихоньку в сердце его проникало ощущение обмана; и тут он начал бросать взгляды на других животных, что постоянно толпились в Курятнике, дабы поглазеть на это чудо.
Цыпленок продолжал расти, хотя совершенно ничего не ел. Его вспитывала сама земля. Нижняя часть его тела от горла до хвоста по-степенно обрастала чешуйками, а сам хвост уже весь был покрыт чешуей. Хотя голова у него была петушиная и крылья тоже. Но были они подобны пламени, а глаз у него был красным.
Сенеке, Петух Припертый к Горам,
