– Доставай.
Эйрик не сразу понял, на что указывал епископ, и, только пошевелившись, ощутил, как кожу колют засунутые под рубашку книжные страницы. Он осторожно извлек их из-под одежды и положил на стол, тщательно разгладив. Пергамент был грязным и сырым. Странно, как за столько лет под землей он не истлел окончательно… Местами в нем зияли дыры, как в старом одеяле, кое-где чернила смазались и прочесть написанное не было никакой возможности. Все же текст не исчез совсем, хотя символы были Эйрику незнакомы. Листы хранили молчание.
Бриньоульв Свейнссон долго смотрел на страницы волшебной книги, не прикасаясь к ним и ничего не говоря, сдвинув на переносице брови и опустив тяжелые большие кисти рук на стол рядом с пергаментом. Эйрик не смог бы сказать, что выражал взгляд епископа. Тот был одним из самых умных и проницательных людей в стране и прекрасно знал, что нет в Скаульхольте школяра, который не пытался бы овладеть гальдом. Колдовство было повсюду: мальчишки рисовали руны на камешках и клочках кожи, вырезали на рыбьих костях и щепках, использовали их для победы в драке и чтобы скорее овладеть латынью, с помощью гальда привораживали девушек-служанок и вызывали у себя вещие сны… Никто не искал в колдовстве чего-то глубокого, тайного, как Эйрик – так самому Эйрику нравилось думать, – но и особого секрета из своих проказ семинаристы не делали. Да и кто же не мечтает стать вторым епископом Готтскальком Жестоким и написать свою «Красную кожу», чтобы золотые руны засверкали на алом пергаменте!
Впрочем, что-то Эйрику подсказывало, что одно дело – грезить о своих подвигах, хвастаясь перед парнями талантом открывать замки без ключа, и совсем другое – поднять целое кладбище. Епископ постучал пальцами по столу рядом со страницами, затем тяжело вздохнул:
– Скажи мне, Эйрик, о чем была моя вчерашняя проповедь?
– О колдовстве, господин епископ, – без запинки ответил парень. – Вы рассказывали, как на пастора в деревне Киркьюболь два колдуна наслали хворь и их сожгли на костре. Молюсь, чтобы болезнь преподобного прошла, очистившись пламенем.
Бриньоульв Свейнссон поднял на него суровый взгляд. Такой суровый, что даже привычный ко всему Эйрик присмирел. На секунду ему показалось, что он испытывает нечто, схожее с виной, хотя он не мог бы точно сказать, за что именно.
– Она не прошла, – с нажимом произнес епископ. – Пастор и по сей день страдает не меньше, если не больше, чем раньше! Ты помнишь, в чем преподобный обвинял своих прихожан?
Эйрик прекрасно помнил, какую именно напасть наслали колдуны на пастора, но все равно сделал вид, что задумался.
– Пердящие руны, если мне не изменяет память, господин епископ…
– ПЕРДЯЩИЕ РУНЫ! – взревел Бриньоульв Свейнссен, вскочив со своего места. Он сделал это так внезапно, что Эйрик безотчетно отшатнулся. Голос епископа гремел, как церковный колокол, возвещавший о начале вечерни. Он и сам будто увеличился в размерах, став похожим на тролля, который с горы грозит кулачищами жителям хутора.
– Двух людей сожгли всего-навсего за пердящие руны и кучку мух, которых они якобы наслали на пастора! А теперь подумай, как скоро под твоими пятками вспыхнет огонь, когда кто-нибудь узнает, чем ты занимался на кладбище!
Внезапно стало не до смеха. Даже Эйрик мог почувствовать, когда его остроумие неуместно. Впервые он не нашелся с ответом. Все эти безумные истории о колдунах, которых сжигают живьем на собственном подворье, ничего общего не имели с мирным существованием в Скаульхольте. Ничего похожего не могло произойти и у него дома, где одни и те же семьи поколениями жили бок о бок. Соседи могли недолюбливать друг друга, могли годами не разговаривать, не садиться рядом в церкви, сплетничать и злословить, но Эйрик и вообразить не мог, чтобы дело дошло до обвинения в колдовстве. До костра. До убийства.
Все знали, что в Исландию эту заразу – охоту на ведьм – принесли датчане. Хотя подобные дела до суда доходили крайне редко и были немногочисленны, но так ведь и народу на острове было немного. Теперь решили истребить последних? Эйрика охватила такая злость, что на секунду показалось, что вспыхнет кожа. Он сжал зубы, чтобы не выругаться в присутствии епископа. Бриньоульв Свейнссон вздохнул тяжело и неспокойно, как кит.
– Сегодня же ты возьмешь лошадь и отправишься в Арнарбайли, – медленно произнес он, и Эйрик дернулся. Нет, только не это! Его не могут вот так с позором отослать домой! Возразить он не успел, потому что Бриньоульв Свейнссон поднял руку ладонью вперед, и Эйрик внезапно обнаружил, что не может даже разжать губы. Епископу надоело церемониться.
– Дома ты пробудешь до Дня Всех Святых и будешь сидеть там тихо, как мышь! – Каждое слово Бриньоульв Свейнссон вколачивал в голову Эйрика, точно гвоздь. – За это время мы узнаем, не навлек ли ты беду на Скаульхольт. Я напишу письмо в Арнарбайли вашему пастору, Йоуну Дадасону. Он присмотрит за тобой, но делай все, что он скажет. Скачи без остановок. Увози свою книгу как можно быстрее. Ты ради нее рискнул жизнью – вот и посмотрим, стоила ли она того.
Когда голос епископа отгрохотал в бадстове, внутри будто стало просторнее. Разум Эйрика метался, как мошка вокруг фитиля. Пробыть дома до Дня Всех Святых? А что потом? Что ему сказать родителям?
– Мне можно будет вернуться? – спросил он гораздо тише и менее решительно, чем собирался. Вся уверенность вдруг разом выветрилась.
Бриньоульв Свейнссон не спешил с ответом, но в конце концов сжалился и кивнул:
– Я напишу тебе. Когда ты вернешься, то ни с кем не заговоришь о том, что произошло на кладбище. Я сам буду тебя учить.
Эйрик не поверил собственным ушам. После всего, что он натворил, сам Бриньоульв Свейнссон собирался взяться за него! Значит, епископ увидел в нем нечто особенное – талант, отличавший его от остальных школяров, рвущихся нахвататься всего по верхам, но не готовых постигать глубину вещей. Тщеславие засверкало внутри Эйрика, как начищенный датский риксдалер. Окрыленный, он схватил со стола мятые страницы и побежал к двери, боясь, что епископ передумает и заберет свои слова назад. Уже взявшись за кованую ручку, вдруг замер, осененный внезапной пугающей догадкой.
– Господин епископ, драуг ведь не может увязаться со мной до Арнарбайли? Я же не приведу беду в собственный дом?
Епископ не шелохнулся. Он стоял у окна вполоборота к Эйрику, так что свет резко очерчивал каждую морщинку с одной стороны лица, а вторую половину прятал в тени. «Он похож на Одина», – внезапно подумал Эйрик, и от этой мысли ему стало жарко и тесно в собственном теле. Она была такой кощунственной и вместе с тем такой ошеломляюще верной, что Эйрик боялся двинуться, чтобы не спугнуть ее.
Бриньоульв Свейнссон медленно повернулся, и иллюзия рассеялась. Теперь это был просто большой немолодой мужчина с уставшими глазами под нависшими веками.
– Об этом, Эйрик, ты должен был подумать до того, как поднимать покойника.
Арнарбайли
Эйрик ослушался епископа. Мысль, что драуг последует за ним домой, приводила его в такой ужас, что он несколько дней бродил вдоль реки Эльвюсау, не решаясь приблизиться к человеческому жилищу. Он взял с собой достаточно сушеной рыбы, баранины и кислой сыворотки, чтобы продержаться неделю, а то и больше, но ветер становился все безжалостнее. Эйрик разводил костер из сушеных водорослей, прячась за камнями лавового поля, и издалека наблюдал за жизнью хутора.
