как ясно вижу! Будьте добры, посмотрите на стол: наша линия тянется от бутылки с успокаивающим средством вправо, к табакерке. Видите? А еще правее, где лежит коробочка с пилюлями, расположена ферма Угумон. Там мы стояли. А наперсток Норы — это Ла-Э-Сент. Да, все верно, сэр. Вот наши пушки, а там, подальше, резерв и бельгийцы. Ах, эти чертовы бельгийцы! — Старик яростно плюнул в камин. — На месте моей трубки стоят французы, а здесь, куда кладу кисет, к нашему левому флангу подходят пруссаки. Боже, как мы радовались, увидев дым их мушкетов!
— А что больше всего вас огорчает, когда думаете о той битве? — спросил полковник.
— То, что потерял целых полторы кроны, — жалобно пробормотал капрал. — Не удивлюсь, если больше никогда не получу свои деньги обратно. Дал в долг Джейбесу Смиту — тому парню, который стоял в шеренге за мной. «Только до получки, Грег», — попросил он. Да! А на следующий день, возле Катр-Бра, его заколол улан. У меня даже расписки не осталось, чтобы доказать долг, так что полторы кроны бесследно пропали.
Полковник со смехом поднялся.
— Офицеры Шотландской гвардии просили передать вам небольшую сумму на покупку какой-нибудь приятной мелочи, — проговорил он. Взял лежавший на столе кисет и вложил в него новенькую хрустящую банкноту.
— Глубоко признателен, сэр. Но, полковник, позвольте попросить об одном одолжении.
— Слушаю вас, капрал.
— Когда меня призовут в родной полк, не пожалейте флага и ружейного салюта. Видите ли, я человек не гражданский, а военный. Гвардеец. Последний, кто остался от Третьего гвардейского полка.
— Ваше желание будет исполнено, капрал. Непременно позабочусь о воинских почестях. А сейчас до свидания. Надеюсь услышать от вас только хорошие новости.
— Какой добрый джентльмен, Нора, — прохрипел старик Брустер, вместе с племянницей глядя в окно на проходящего полковника. — И все же, видит Бог, не достоин даже шпоры моего полковника Бинга!
На следующий день старому капралу стало намного хуже. Даже заглядывавший в окно золотой солнечный луч уже не мог согреть иссохшее тело. Доктор пришел, осмотрел больного и молча покачал головой. Старик лежал неподвижно, и только легкое подергиванье посиневших губ да слабо бьющаяся на худой шее вена свидетельствовали, что в изможденном теле еще теплится жизнь. Нора и сержант Макдоналд сидели возле постели, однако капрал Брустер не замечал их присутствия. Он тихо лежал на боку с полузакрытыми глазами, будто очень устал.
Молодые люди ненадолго вышли в гостиную, и Нора принялась готовить чай, когда вдруг весь дом огласил громкий крик. Пространство наполнил сильный, полный молодой энергии и огненной страсти голос:
— Гвардии нужен порох! — оповестил он и тут же повторил: — Гвардии нужен порох!
Сержант немедленно вскочил и бросился в спальню, а Нора с трепетом последовала за ним. Старик стоял посреди комнаты. Широко раскрытые голубые глаза горели, седые волосы топорщились, плечи расправились в гордой военной выправке, голова поднялась, а взгляд исполнился орлиной зоркости.
— Гвардии нужен порох! — вновь воскликнул капрал. — Видит Бог, гвардия получит боеприпасы!
С этими словами он вскинул длинные худые руки и со стоном упал в кресло. Сержант склонился, заглянул в лицо и тяжело вздохнул.
— Ах, Арчи, Арчи, — сквозь слезы спросила Нора, — что с ним?
Сержант печально отвернулся.
— Ну вот, — проговорил он негромко. — Теперь Третий гвардейский полк в полном сборе.
Третье поколение
Спускающаяся от Монумента[3] к Темзе улица Скадамор-лейн по вечерам тонет в тени двух нависших над редкими газовыми фонарями пугающе огромных черных стен. Тротуары здесь узкие, а проезжая часть вымощена круглым булыжником, так что бесконечные подводы грохочут, как морской прибой. Среди деловых зданий стоят несколько старомодных домов, в одном из них, с левой стороны, примерно в середине улицы, развернул свою обширную практику доктор Хорэс Селби. Конечно, для столь крупного специалиста место странное, однако заслуживший европейскую репутацию врач может позволить себе жить там, где ему угодно, тем более что, учитывая его специализацию, пациенты далеко не всегда рассматривают уединение как недостаток.
Часы показывали десять вечера. Весь день доносившийся с Лондонского моста шум транспорта наконец-то стих, превратившись в смутный гул. Шел сильный дождь, тусклый свет с трудом пробивался сквозь мокрое стекло газовых фонарей и рисовал на блестящих камнях мостовой небольшие круги. Воздух наполняли разнообразные звуки непогоды: шелест и плеск водяных струй, стук падающих с карнизов тяжелых капель, бульканье и журчанье несущейся по двум крутым сточным канавам и проваливающейся сквозь канализационные решетки воды. В этот час на улице Скадамор-лейн можно было заметить лишь одну фигуру: принадлежала эта фигура мужчине, стоявшему возле двери доктора Хорэса Селби.
Человек только что позвонил и теперь ждал ответа. Пробивавшийся сквозь фрамугу яркий свет падал на мокрые блестящие плечи и поднятое лицо. Лицо выглядело бледным, чувствительным, четко очерченным, с едва заметной странностью в выражении. Взгляд, отдаленно напоминавший взгляд испуганной лошади, сочетался с детской беспомощностью худых ввалившихся щек и безвольно опущенной нижней губы. Именно по испуганному лицу открывший дверь слуга сразу определил, что незнакомец пришел за медицинской помощью. Как часто на крыльце доктора Хорэса Селби появлялись люди со страхом в глазах!
— Доктор дома?
После короткого замешательства дворецкий ответил:
— Он обедает в компании друзей, сэр. Доктор Селби не любит, когда его беспокоят в личное время.
— Передайте, что мне необходимо немедленно с ним встретиться. Скажите, что дело чрезвычайно важное. Вот моя визитная карточка. — Трясущимися пальцами посетитель вытащил из бумажника кусочек глянцевого картона. — Мое имя — сэр Фрэнсис Нортон. Передайте доктору, что сэр Фрэнсис Нортон из Дин-Парк должен безотлагательно с ним встретиться.
— Хорошо, сэр. — Дворецкий крепко сжал в пальцах карточку и сопровождавшую ее монету достоинством в половину соверена. — Если вас не затруднит, сэр, повесьте плащ здесь, в прихожей. Уж очень он мокрый. Извольте подождать в приемной. Не сомневаюсь, сэр, что мне удастся убедить доктора выйти к вам.
Молодой баронет прошел в просторную комнату с высоким потолком. Пол покрывал такой мягкий и толстый ковер, что шаги оставались неслышными. Две газовые лампы светили вполсилы, а наполнявший воздух слабый аромат придавал комнате религиозную атмосферу. Баронет опустился в стоявшее возле тлеющего камина просторное кожаное кресло и угрюмо осмотрелся. Две стены комнаты занимали книги — толстые, увесистые, с поблескивающим золотым тиснением на корешках. Белую мраморную полку высокого старомодного камина загромождали ватные тампоны, бинты, мензурки и разнообразные маленькие пузырьки. Один из них, с широким горлышком, содержал медный купорос, другой — с горлышком более узким — был наполнен чем-то, напоминавшим обломки курительной трубки. Правда, красная этикетка гласила, что это каустическая сода.
