в безмолвном ужасе, когда ее тело поглотил огонь.
– Отец! – Миуко попыталась сделать шаг, но ее оттолкнула назад внезапная волна жара.
Отец повернулся.
– Миуко, беги отсюда!
Она всегда старалась – с переменным успехом – быть хорошей и послушной дочерью, но в данном конкретном случае она не думала, что отец станет возражать против небольшого неповиновения.
Он был ее отцом.
Единственной семьей, которая у нее осталась.
Теперь он переходил из одной комнаты в другую, хромая и останавливаясь, когда на пути возникали новые вспышки пламени. В палисаднике жрецы распевали молитвы.
Миуко огляделась. В углу двора стояло корыто, предназначенное для конюшен, а также несколько попон, которые должны были храниться до осени. Мельком у Миуко проскочила мысль, почему они лежат не на своих местах, но она не располагала временем на дальнейшие раздумья. Она схватила одеяло. Окунула его в воду. Мчалась обрат- но к главному зданию, чтобы справиться с пламенем.
Но не успела она ворваться в здание, как стропила перед ней рухнули. Взревел огонь. Ее отбросило назад во двор, и она жестко приземлилась на камни.
Ничуть не растерявшись, Миуко вновь вскочила на ноги и помчалась вдоль веранды, пытаясь отыскать в языках пламени своего отца. Он стоял на участке земли – в том месте, где когда-то находилась их кухня, – укрытый за грудой обломков, что некогда были стеной. Густые волосы отца были опалены, что вызвало у Миуко сочувствие, шея и плечо обгорели, но он был жив.
– Отец! – закричала она.
Он обернулся, услышав ее голос. Сквозь дым она заметила, как расширились от удивления его глаза. Заметила, как лицо, выражающее надежду, исказилось от ужаса. В глазах вспыхнуло отвращение.
– Нет. – Отец снова что-то пробормотал, но Миуко распознала слова, слетавшие с его губ. – Нет, нет. Ты не моя дочь! Убирайся прочь!
Миуко остановилась. У нее защипало в глазах. Сама того не осознавая, она коснулась своих щек, испугавшись на мгновение, что они стали синими, как морские воды.
Но ее руки по-прежнему имели тот же оттенок каштанового крема, а вот ногти нуждались в подравнивании.
Что же изменилось с момента их прошлой встречи?
Сон? Квартет мелодраматичных жрецов? Угроза разорения, нависшая над наследием отца? Как все это могло настроить Отори Рохиро против собственной дочери?
Его единственной дочери?
– Шаоха, – вскричал он. – Что ты с ней сделала?
Опять это слово. Женщина-смерть.
– Отец, это же я…
Миуко рванулась вперед, но прежде, чем ей удалось добраться до обвалившейся кухонной стены, жрецы ворвались в здание с боковой стороны. Двое несли знамена, исписанные магическими чернилами. Другие держали бамбуковые трости.
Увидев ее, они закричали и бросились на нее, скандируя молитвы.
Миуко не могла пошевелиться. Это происходило не на самом деле. Жрецы, их заклинания, дым, вьющийся по небу, словно многопалые руки какого-то развращенного бога, – все это было всего-навсего сном. Миуко по-прежнему лежала на полу в ванной. Могла проснуться в любую секунду. Вода к тому времени уже согрелась бы, а ее отец на кухне лепил бы своими крепкими руками рисовые шарики…
– Прочь отсюда!
Отец находился на кухне, но не хлопотал по хозяйству, а изрыгал проклятья из-за руин. Несмотря на травму, голос его был подобен лавине, такой громкий, что наверняка распугал всех собак и кошек, чувствительного озомачу [14] – духа сна – на расстоянии многих миль.
Ошеломленная, Миуко осознала, что отец все это время бормотал не потому, что не понимал, как регулировать громкость своего голоса. Он бормотал, потому что иначе тоже был бы необычайно громким.
«Си пайша, си чирей».
– Прочь! – прогремел голос отца. – Тебе здесь не рады!
Миуко ничего не могла с собой поделать. Она вновь превращалась в хорошую послушную дочь, ту, которая выполнила бы любую просьбу отца.
И она побежала.
Уже не мрачные, а воспламененные духовным рвением жрецы преследовали девушку до окраины деревни, но и там она не остановила свой бег. Она проносилась мимо заброшенных рынков, запущенных полей, обвалившегося курятника, который уже практически провалился под землю.
Миуко оглянулась только один раз.
На окраине деревни трое жрецов водружали на бамбуковые столбы знамена, свежие чернила оттенка индиго поблескивали в лучах утреннего солнца. Позади них утихал в трактире огонь, отступая от здания, словно прилив, оставляющий после себя на берегу обломки. Рядом с развалинами стоял ее отец со жрецом, столь высоким, что его можно было принять только за Лайдо, который, казалось, утешал Рохиро.
Ее отец был жив, но эта мысль не принесла Миуко утешения. Он был жив, но считал свою дочь демоном.
И он больше не хотел знать ее.
7
Сомнительные типы
Миуко должна была находиться на полпути к Удайве, когда рухнула посреди Коцкисиу-мару – Леса Каменного Хребта – и погрузилась в тяжкий, душераздирающий сон, от которого она очнулась спустя долгие часы, уже после наступления ночи. В темноте скрипели деревья. Бледные грибы прорастали из трухлявых бревен, наполовину развалившихся во мраке. В небе на фоне светящихся звезд промелькнула тень, вероятно, летучая мышь или ночная птица с бесшумными крыльями.
Коцкисиу-мару был назван так из-за протяженности наскальных выступов, которые извивались в сердцевине леса, словно шипы какого-то древнего чудовища, давным-давно поверженного и обратившегося в камень. Именно здесь Миуко встала с земли и присела на один из поваленных камней, чтобы поразмышлять над своим нынешним положением.
Во-первых, она была голодная. Во-вторых, слишком много времени за последние сутки она провела в бегах. Миуко казалось, что никогда прежде ей не доводилось так много бегать, а теперь каждая мышца ног и всего тела ныла, не говоря уже о напряжении мышц рук, о которых она даже не подозревала. Как непростительно, что девочек не поощряли больше заниматься спортом. Иначе откуда они возьмут силы для бегства, когда жрецы, которых они знали на протяжении всей жизни, и отцы, от которых зависели, внезапно изгоняли их из единственного дома, какой они когда-либо знали?
Миуко следовало бы подумать о своих перспективах выживания. Поиск питьевой воды стал бы хорошим началом. Однако вместо этого она осталась сидеть на месте, с раздражением выдирая шипы из своего одеяния и распутывая пальцами колтуны в волосах.
Она практически расчесала волосы, когда из тени раздался голос:
– Здравствуй, голубушка.
С криком Миуко подскочила, схватив, за неимением оружия, особенно густую прядь волос.
Четыре фигуры появились из-за деревьев: человеческие (а если быть точной, мужские), но с безжалостными демоническими лицами. У одного из них были клыки, как у кабана. У второго – третий глаз посередине лба, желтый,
