Книга Музыка тел, живопись хаки - Кай Арбеков

могла. Отраженный отблеск уличного фонаря в растянутой на потолке трапеции, повторявшей изогнутым силуэтом оконный проем, тускло освещал спальню, точно луна ночную грешную землю. Солдат развязал узел на поясе махрового халата. Потянул вниз за отвороты, обнажив её плечи; халат соскользнул на пол. Он несколько секунд созерцал мерцавшее матовыми бликами тело, затем опять стал целовать девушку, её губы, впиваясь в них, стараясь раскрыть их.

— А ты хорошенькая. Ты удивительно хороша, мэдхен, — шептал он ей в ухо, подводя к кровати.

Она легла на постель и закрыла глаза, чтобы хоть на несколько секунд отвлечься от этого мира. Она услышала шорох его одежды: мужчина раздевался. Вскоре он оказался рядом с ней, совсем голый, его губы и руки заползали по её изгибам, ямочкам и выпуклостям. На этот раз солдат был почти нежен, но его ласки всё равно проявляли излишнюю нетерпеливость и требовательность. Амандина лежала на спине, и ощущала, как его пальцы гуляли по бёдрам, как щетина почёсывала кожу, как твердые губы целовали её грудь и шелковистый живот, и плечи, и лоб, и сомкнутые веки. Ей было почти приятно, она засыпала. Когда он проник в неё, необыкновенно возбуждённый, твёрдый и пахнущий потным самцом, сон ускользнул. Она удивлённо раскрыла глаза и стала наблюдать за таким близким теперь солдатом…

Вскоре он всё настойчивее и резче стал приникать к девушке, одной рукой крепко обхватил её за спину, движимый какой-то неведомой мýкой, сладостной и не отпускавшей его, врывался во влажную мягкость лона и отодвигался, кажется, забыв обо всём, громко дыша; и она вдруг захотела помочь, уступая истомному головокружению: впервые положила руки на его плечи, притянула к себе, и после нескольких толчков он изогнулся, подняв подбородок, хрипло простонал, испытывая мимолётную кульминацию эйфории, и, нависая над ней, вгляделся в её лицо. Грудь его быстро расширялась, сердце громко стучало.

Он выполз из неё и упал рядом, точно раненый. Сон окончательно ускользнул от девушки. Ей снова захотелось пожалеть себя, но во второй раз уже не очень получалось. Теперь она сама виновата — просто позволила ему залезть в свое тело… Некоторое время она лежала с открытыми глазами, затем поднялась и остановилась у окна, глядя на пустую ночную улицу. Она ничего не знала, ни название города наверняка, ни что случится дальше, ни даже имени пленившего её солдата.

Он заворочался, открыл глаза, приподнялся на локтях:

— Ты чего не спишь?

— Не хочу. И не могу.

Он рывком встал и вмиг оказался возле изящного силуэта. Обнял её, такой тёплый, сперва будто робко и виновато, затем опять требовательно. И снова большие руки поползли по ней, сжимая мягкие холмики, изучая линию талии, ущелье между половинами попки. Факел влечения вновь загорелся, заставляя его орган набухнуть и приподняться. Голый офицер настойчиво тискал её, подводя к комоду, распаляясь за её спиной.

— Стой вот так так. Я хочу так, — прохрипел он — простуда его еще, видимо, не совсем прошла.

Он нежно-грубо расставил её ноги, насколько требовалось. Пристроился сзади и, без особых усилий войдя, страстно заскользил в ней, запыхтел, и девушка вдруг ощутила, как и сама она стала таять, как боль, еще жившая в самой чувствительной точке, почти исчезла, как влага в её разорванном углублении вожделенно встречала его плоть; ей захотелось прикрыть веками уставшие вглядываться куда-то глаза и задышать так же порывисто. Комод зашатался от толчков, передние ножки слегка подпрыгивали и стукались о скрипучий деревянный пол.

— Мы разбудим соседей, — сказала она тихо, с неким затруднением выдыхая каждое слово…

Нити наслаждения окрепли, свиваясь в медово-сладкий канат, тянущийся от естества вдоль позвоночника, через макушку, — до самого неба, и горячий зуд все усиливался, предвкушая край страсти, и было приятно утолять желание, но тут солдат отпрянул, задыхающийся и взмокший, лишив её права на высшее блаженство. Она медленно осознала, как реальность возвращается, как материализуются вокруг предметы интерьера.

— Мне надо в ванную, — сказал офицер.

Она легла в постель, забравшись под одеяло. Краем сознания она потом уловила, как немец вернулся и улегся на другую сторону кровати, как сказал что-то. «На улице идёт снег», — кажется…

Перед рассветом он опять вырвал её из лап сна, набросился на неё с хищными ласками, будто впервые дорвавшийся до женщины юноша. Ему все было мало девушки, в ненасытности своей он будто готов был проглотить её. Она медленно очнулась, а потом не знала, смеяться ей или плакать: беспрестанные страстные домогательства могли казаться признаками влюблённости, но какая уж тут влюбленность, когда не знаешь, что ему вздумается в следующую минуту. Студентка попыталась остановить его, оттолкнуть рукой, однако же ладонь её не обладала достаточной силой для отпора.

— Послушайте, может, не стоит? — спросила Амандина пылкого немца, ища его глаза и натыкаясь взглядом на вздыбленную дубинку с округлым набалдашником, жаждущую вновь пронзить её.

— Я не могу, — тяжело произнес он, будто в опьянении, — не могу остановиться, просто поверь.

Амандина сдалась. Он долго гладил ее тело, оттягивая главную атаку, осыпáл артиллерийским огнём требовательных поцелуев её спину, бока и нижнюю часть поясницы, надеясь пробудить ответное пламя; особенно сдерживал он себя, когда языком скользил по её грудям, пока соски не заострились, затвердев и набухнув. Вот тогда он бросился на штурм размякшего тела, но она открыла ему ворота без боя, раздвинув колени, и фельдфебель слился с ней в любовной схватке, и сладко-медленно возбуждал женское хотенье; двигался то нерешительно, дразня её, то вдруг ни с того ни с сего рвал её изнутри, пока она не ощутила, что окончательного уступает, выгибается, точно дека скрипки, выпрямляется, как смычок, как дышит, слепо закатив глаза, тянет его грудь к своей, как томится от трения тел, соприкосновения мокрых покровов кожи и от сплетения языков, как всё внутри вспыхивает освободительным взрывом, как перехватывает дыхание, как стискиваются челюсти, как пальцы сжимают влажную простыню, как исходит счастливый громкий вздох, и отпускает с тяжелым плеском волна дурмана, а сердце по инерции бьётся в том же ритме, а потом успокаивается…

Они отвалились друг от друга, упившиеся друг другом всласть, будто гигантские пиявки, и она повернула голову к окну. Ей захотелось улыбнуться.

— На улице все ещё снегопад, — вымолвила она.

— Да, это так, — подтвердил солдат, лёжа на спине.

Мыслей не стало, беспокойство растворялось в дрёме, точно в кислоте. Ей не оставалось ничего другого, как оплести его руками и уснуть на волосатой груди, чтобы не замерзнуть, чтобы не потерять надежду…

Утром она очнулась одна в кровати и, как оказалось, совершенно одна в квартире. В