вопросы, лишь когда в безопасности, когда знает, что ей ничего не грозит, когда скорее уверена, что выиграет. Амелия делает так всегда. Ей важна правда, а еще важно понимать, чтобы знать, как помочь.
Она хочет мне помочь. Черт бы меня побрал, я такая мразь…горький вкус этой самой правды оседает на кончике языка, и я не могу от него избавиться, как и от действительности не могу. Мы на сцене среди сплошной бутафории, а единственное, что здесь настоящее — она. И она делает ко мне шаг.
— Я не знаю, что произошло… — тихо говорит, слегка сжимая мои костяшки, — Но я видела твои чертежи и знаю, что у тебя все получится, просто не сдавайся. Не психуй. Это делу не поможет. Закрой глаза, досчитай до десяти и снова принимайся за работу. Представь себя внутри. Представь все до последней запятой, и ты найдешь ответ. Если надо, конечно, пошвыряй вещи, но не бросай свое дело, Алекс. Просто выдохни, возьми себя в руки, твою мать, и делай, а не жуй сопли у окна, как девчонка!
Издаю смешок. Утешать она умеет, конечно, но это ведь действительно помогает. Она не накидывает пуху, не льет воду, она делает все правильно. Сейчас, когда улыбается мне, тоже. Амелия подходит еще ближе, слегка касается щеки и смотрит мне в глаза. От нее пахнет макаронами и мукой, а вместе с тем чем-то сладким вроде кокоса или карамели.
Я должен тебе все рассказать. Вот сейчас я это сделаю. Вот сейчас…Утыкаясь ей в висок, дышу ей, замираю на секунду, ведь собираюсь разрушить все в один момент. Знаю, что все декорации рухнут, стоит мне открыть рот и называть свое настоящее имя, но пока они еще на месте. Стены, окно, сквозь которое пробиваются предзакатные лучи солнца, ее запах так близко. Мне нравится ее запах, мне нравится им дышать, и я хочу сохранить себе хотя бы маленькую его часть…
— Ты очень талантливый, — тихо шепчет она, поглаживая меня по спине, — Я это знаю и верю в тебя.
Ее вера делает меня сильней. Правда. Никогда не думал, что это возможно, но это, оказывается, возможно. Слегка отступаю назад, под влиянием этой самой веры и своего всесилия, будто меня укололи каким-то наркотиком, вновь заглядываю ей в глаза.
Вот сейчас я скажу. Я справлюсь. Знаю, что справлюсь с последствиями. Мы поговорим. Мы постараемся. Вот сейчас…
Но я не могу. Вместо этого приближаюсь и целую ее сначала нежно, потом все более глубоко и долго, страстно, еще и еще. Прижимаю к окну. Я расскажу ей. Обязательно расскажу, но не сегодня…Сегодня слишком солнечный день, чтобы рушить его хмурым небом…
26; Макс
— …Макс? — Лили вырывает из одного из многих моментов моей личной коллекции трусости, смотрит пристально.
Я пару раз моргаю. Мне почти понятно, что конкретно она задумала, и это почти забавно. Почти. Здесь главное «почти». Я наклоняю голову на бок, издаю смешок и приподнимаю брови.
— Убийцы?
— Это не предмет для шуток.
— Ты права. Это бред какой-то. Я изучил вашу семью, когда вскрылось…
— Ты не мог вытащить это на свет. Тебе ли не знать, что в семьях вроде наших, большинство тайн лежат в подполье? Чтобы до них добраться, надо снять много досок…
— Очень поэтично. И? Вот к чему все это? Ты хочешь…
— Я хочу тебя защитить.
Она выглядит серьезной, но ее слова — курам на смех, куда я, собственно, их и отправляю, засмеявшись. Нет, это действительно забавно. Женщина, которая подвела меня под монастырь, теперь хочет меня защитить. Анекдот да и только…
— Ты мне не веришь.
— А с чего вдруг?
— С того, что я тебя люблю.
Резко смотрю на нее и снова злюсь. Как же меня это бесит. Снова и снова мне приходится терпеть эту непонятную возню, которая тянется слишком долго. Как жвачка, что давно потеряла вкус, а все равно, как по кругу: чавк-чавк-чавк.
— Чего ты хочешь на самом деле, Лили? Давай без игр, я устал от них.
— Я сейчас не играю, но я понимаю, почему ты мне не веришь.
— Правда? — саркастично выгибаю брови, она переводит взгляд на огонь и, слегка касаясь небольшого бриллиантика на шее, кивает.
— Твой сарказм, как особый вид искусства. Я по нему очень скучала…
— Прекрати. Это просто глупо.
— Ты помнишь нашу первую ночь? — тихо спрашивает, а почти готов закатить глаза.
Вот зачем?! Зачем она это делает? Что за бредовый трип по воспоминаниям давно минувших дней? Что это даст?!
— При чем здесь наша первая ночь?
— Просто ответь. Ты помнишь?
— У меня нет проблем с памятью, я помню все наши ночи.
— Но первая особенная.
Решаю промолчать, потому что мне тут нечем крыть. Первая особенная всегда и со всеми, с кем тебя связывают любые отношения. Так уж повелось, ничего не попишешь, и когда я ловлю ее взгляд, свой все таки отвожу почти сразу, устало вздохнув.
— Не понимаю, при чем здесь все это. К чему вообще нужно ворошить наше прошлое? Что это даст в конце концов?
— Мы давно с тобой не разговаривали вот так… — не отвечая на мои вопросы, с улыбкой протягивает она, а потом добавляет, — Но тогда все было иначе…мы много говорили.
— И трахались.
— Занимались любовью.
Смотрю на нее, реагируя на серьезный, острый голос, которым Лили меня поправляет, а потом еще и кивает в довесок.
— Мы с тобой не трахались, а занимались любовью…
Черт бы ее побрал.
18; Лили
Темнота и частое дыхание. Мы у Макса в квартире. Наконец-то. Игры кончились. Я стою перед ним, он передо мной, а перед нами вся Москва, как на ладони. Огромные окна, высокий этаж — это подарок, не иначе как. Символизм. Эндшпиль. Мой Эверест.
Слегка улыбаюсь, когда касаюсь его рук на своих бедрах, волнуюсь. Стыдно признаться, но я действительно волнуюсь, чего не было даже в мой первый раз. Тогда же все иначе было. У меня вообще со всеми все иначе. Обычно я правлю балом, потому что обычно кроме какой-то физической тяги, не чувствую ничего особо глубокого, здесь же все изначально было не так. Он привлекает меня не только физически, но и духовно — мне он нравится и подходит. Я люблю на него смотреть, слушать, говорить, играть — все. И сейчас я волнуюсь, потому что собираюсь сделать то, о чем действительно мечтала с первого дня в Москве — покорить и покориться.
Макс смотрит на меня своими невероятно зелеными глазами, которые сейчас, правда,
