в речке, игры, романтика ночного, катанье верхом, то теперь он входит в мир взрослых, беря на себя ответственность за доверенное ему дело — ферму, людей, сдает экзамен на гражданина и человека, он должен поставить себя как руководитель, от правильности решений и поведения, которого зависит благополучие большого хозяйства, зависят его отношения с людьми; ему предстоит также выдержать экзамен и на моральную устойчивость.
Произведения Костргуна популярны на родине, и особенно среди молодежи, потому что автор не просто пишет о том, что кровно близко молодым людям, вступающим в жизнь, а пишет с позиций их сверстника, умеет найти нужную плоскость, когда показывает взаимоотношения молодых с людьми старшего поколения, парня с девушкой, начинающего специалиста с людьми, которыми ему предстоит руководить, а они такие, как есть, он не выбирает их по себе. Костргун умеет с тонким юмором, ненавязчиво, без нравоучений говорить о серьезном и жизненно важном, о большой ответственности за порученное дело, об ответственности молодежи перед обществом.
_____
© Jan Kostrhun. Prázdniny.
Jan Kostrhun, 1976.
В манеж Винца всегда бежал бегом. Он любил этот зеленый островок среди большого города, островок, где еще росли деревья и даже торчали пучочки травы. Но спешил-то он сюда, собственно, для того, чтобы прийти первым и выбрать себе лошадь. Выбирал он всегда одну и ту же — белую кобылу Ванильку.
Коломан, директор ипподрома, был одновременно и инструктором, а для соседей по улице — «паном преподавателем», но прежде всего он был бывший драгун. От тех героических времен на щеках и возле носа у него остались синеватые веера морщин и неспособность говорить тихо.
— Кой черт тебя несет? — хрипло заревел он. — Мы ведь начинаем через час, так или нет, черт побери?! Или ты воображаешь, что я целый час буду тебя караулить?!
— Не беспокойтесь.
— «Не беспокойтесь!» С тобой случится что, а я отвечай!
— Я почищу лошадь.
— Лошадь не шифоньер, черт побери! — Коломан оперся о стол, верхняя доска которого когда-то была обтянута зеленым сукном, и прикрыл глаза. Прежде чем снова открыть их, он вытер лоб лоснящимся рукавом ковбойки.
Винца терпеливо ждал, пока Коломан выскажется. Он имел обыкновение время от времени так вот ласково выговаривать своим подопечным, и не имело значения, сам ли Коломан находил для этого причину или повод давала сама жертва.
— Не имейте такой привычки! Военный порядок — основа мира! Манеж — такая же неотъемлемая принадлежность института, как и ректорский кабинет! Разве не печально, что мужикам приходится учиться ездить верхом! Учиться! Мужикам! Будто городским дамочкам или пижонам из хороших семей! И не забывайте, мой дорогой, что у вас зачет по верховой езде! И даже очень скоро. — Он весь сморщился, разглядывая цифру, накорябанную чернильным карандашом на остатках зеленой обивки стола. Шмыгнул носом и с недоверием, исподлобья взглянул на Винцу. Белки его глаз были здорового розового цвета, а нос опять требовал внимания. — Точнее говоря, сегодня. А что это значит?
— Заканчиваем, — нерешительно произнес Винца.
— Это что же, опять каникулы?
Винца кивнул.
— Твое счастье… Повтори хорошенько, что надо знать. А если какая лошадь тебя пришибет насовсем, на глаза не показывайся!
Винца надел дедушкино галифе, натянул высокие сапоги двоюродного дяди и потопал по скрипучему дощатому полу. На стенах раздевалки висели плакаты бегов, все больше ярко-красные, с белыми лошадьми, старые седла, подставки для снимания сапог.
Ванилька была белее лошадей на плакатах, и к тому же она была здесь, рядом, наяву. Тонкая голова на ладной шее, стройные ноги, изящная линия паха. В глазах Ванильки отражались окна противоположной стены — серебристые квадратики на выпуклой решетке. Винца полез в карман за хлебом. Осторожно, мягкими, чуть опущенными губами дотронулась она до ладони; Винца погладил ее лоб, мягкие углубления над глазами, ощутив под ладонью пульсирующую кровь.
Ради этих мгновений стоило спешить. Побыть один на один в конюшне со своей лошадью. Только при этом не надо думать о том, что Ванильку каждый день седлает кто-то другой, рвет в испуге удилами нежные уголки ее губ; любой, кто заплатит.
Винца гладил ее по длинной шее. Ванилька терлась о него головой, она чуяла, что в кармане у него есть сахар. Шея у лошади была теплая, упругая и нежная, будто летний ветерок. Мысленно Винца уже мчался, топча ромашки, по лугам, меж стволов могучих дубов — одинокий всадник на белом коне, в ушах шум ветра и шепот травы. Из леса вышла девушка, это была Мария, на шее у нее развевалась красная косынка, воздушная и прозрачная. Мария помахала ему.
Голоса в раздевалке закрыли от него видение, как упавший занавес. Вся их двадцать пятая группа разом ввалилась в конюшню, шестнадцать человек — пятнадцать ребят и одна девчонка по имени Илона, в которую все они по очереди безнадежно влюблялись, как, наверно, и пол-института, а то и весь земной шар. Кого любила Илона, осталось тайной.
Ребята заспорили из-за лошадей и седел.
— А где ваше уважение к даме?! — воскликнула Илона. Она прошла между стойлами туда и обратно и указала: — Мне седлайте вот эту.
— Винца, а ты ночуешь здесь, что ли?
— Иногда, — в некотором замешательстве буркнул Винца.
Он не торопясь, сосредоточенно седлал Ванильку. Грешно было бы просто так взять и бросить седло ей на спину; тогда не было бы ни ромашек, ни волнующихся под ветром трав на лугу. Он достал из кармана кусочек сахара.
— А кто попросит Коломана выпустить нас из манежа покататься?
— Илона… Кто ж еще!
— Где бутылка?
Собственно манеж находился в длинном и высоком деревянном сарае, стены которого снаружи подпирались столбами. Винцу отвлекла мысль о системе коллективного страхования молодежи при несчастных случаях, и он споткнулся, позабыв о высоком пороге. Ванилька чуть не наступила ему на ногу. Она тянула его за всеми, уже входившими в манеж. Некоторое время они ходили по кругу, мягко ступая по опилкам; спугнули стайку воробьев, и те с громким шумом выпорхнули через выбитые окна.
— Построились, подтянули подпруги, подогнали стремена! — с упоением надрывался Коломан. — Разговорчики! Никакой болтовни, или выставлю сейчас же! Это вам не цирк! Манеж такая же неотъемлемая принадлежность института, как и физкультурный зал!
Его сравнения были непостижимы.
— В седло!
Они вскочили на лошадей, умостились поудобнее.
— Внимание!! Конному спорту — ура!
От могучего «ура!» манеж содрогнулся, но устоял.
Ванилька вскинула голову. Глухо застучали копыта по опилкам; поскрипывали седла, фыркали лошади. Ванилька плыла, как балерина, Винца чувствовал по натянутым поводьям, как она вздрагивает и напрягается, но удерживал ее в строю. Умению сохранять дистанцию Коломан придавал особое значение.
Илона на гнедом коне
