АРКОСа — мой отец.
Для обучения всем тонкостям придворного церемониала Иван Михайлович Майский пригласил бывшую придворную даму. В специальном придворном ателье были заказаны костюмы — камзолы, туго облегающие шелковые панталоны, белые рубашки с жабо, черные шелковые чулки и лаковые туфли-лодочки с пряжками. Примерка костюмов и репетиция поведения проходила в особняке Богомолова. Увидя трех солидных мужей в этом облачении, я еле могла сдерживать смех под строгим взглядом отца, старательно переводя указания придворной дамы.
Когда урок кончился и учительница удалилась, все трое вздохнули свободно, подошли к зеркалу и дружно расхохотались: уж больно нелепо и смешно выглядела на них старинная одежда. Особенно тщательно решили репетировать эпизод представления. Рядом с королем должна была сидеть его мать — королева Мэри. После объявления фамилии следовало медленным шагом приблизиться к трону, низко нагнуться над протянутой рукой королевы, а затем в полупоклоне пятиться назад на свое место. Я изображала королеву. Все по очереди походили ко мне. Репетировали долго и тщательно. Много смеялись. Наконец Майский посчитал, что они все учли и шутя предупредил, чтобы никто на церемонии не засмеялся.
Наступил, наконец, торжественный день. Я до последней минуты находилась с нашей троицей и наблюдала их отъезд на коронацию.
По возвращении отец со смехом рассказал, что случилось на церемонии. Все шло гладко, пока не наступила очередь Богомолова. Он, как полагалось, приблизился к трону, поклонился королю, затем склонился к руке королевы-матери и вдруг разразился громким хохотом. Королева-мать недоуменно вскинула голову, а Богомолов чуть не бегом попятился на свое место. Кончилось это для него довольно плачевно — за недостойное поведение во время важной дипломатической церемонии ему по партийной линии объявили строгий выговор!
Важнейшее событие для меня в ту пору — переход в школу, где готовили к поступлению в Кембриджский университет.
Школа действительно была великолепной и предоставляла возможность для всестороннего развития и самостоятельного мышления. Также большое внимание уделялось спорту. При школе — плавательный бассейн, три теннисных корта, поле для крикета, футбольное поле и даже дорожка для верховой езды. Все ученики носили форму. Девочки — зеленые блейзеры, темно-зеленые юбки, белые блузки, шляпки с зеленой лентой. Мальчики — темно-зеленый костюм с белой рубашкой и зеленые фуражки с эмблемой школы. Школьный день был разбит на две половины: утром все учебные занятия, затем ленч, а после перерыва — обучение разным профессиональным навыкам, по желанию. Девочек обучали шить, вязать, готовить, переплетать книги, машинописи, стенографии и еще многому другому. Мальчиков — бухгалтерии, столярному ремеслу, вождению. Мне эти навыки весьма в жизни пригодились, думаю, что и другим ребятам тоже.
Кроме того, твердо следили за соблюдением равенства и справедливости среди учеников. Не поощрялось подъезжать на машине к школе, приносить в класс дорогостоящие предметы. Строго соблюдалось и следующее правило: не дарить друг другу на Рождество подарки стоимостью более шиллинга. Чтобы никто не чувствовал неловкость от того, что не может себе позволить преподнести дорогой подарок. Атмосфера равенства была, я бы сказала, основой воспитания в этой школе.
Близилась осень 1938 года. В посольстве и торгпредстве стала намечаться тенденция быстрой смены сотрудников. Некоторых внезапно вызывали в Москву без всяких объяснений. Приезжали новые, часто вовсе не компетентные люди, без знания английского языка. Они даже этим бравировали.
Из Москвы поступали тревожные слухи о снятии того или иного сотрудника Наркоминдела и Наркомвнешторга. Вскоре и отец получил предписание вернуться в Москву.
Мне было жаль прерывать учебу в такой интересной школе. Но сам факт моей учебы там стал вызывать непонятное недоумение у вновь прибывших.
На обратном пути мы не останавливались в Париже и Берлине. Отец решил задержаться лишь на несколько дней в Риге. Она за эти несколько лет не утратила для меня своего очарования. Мы бродили с отцом по узким улочкам Старого города. Даже никуда не заходили, просто бродили и наслаждались каждым шагом…
В положенный срок надо было двигаться дальше — в Москву. Отец узнал по телефону, что его назначили председателем крупного объединения Наркомвнешторга «Текстильимпорт» и он должен немедленно приступить к своим новым обязанностям. Я же предвкушала продолжение учебы в Москве, хотя и немного тревожилась: смогу ли справиться? Ведь до сих пор я училась только на английском языке. Легко ли мне будет перейти на русский?
Но все это было впереди. Пока мы прильнули к окнам и жадно всматривались в подмосковные пейзажи.
Скоро будем дома, в Москве…
Первое замужество. Евгений Шиловский
Вернувшись из Англии в 1938 году, я поступила в 10-ю школу в Мерзляковском переулке, в девятый класс. Впервые в жизни я стала учиться на русском языке. Поначалу это было трудно — пришлось зубрить незнакомую терминологию, а порой и новые предметы, например советскую Конституцию. По некоторым дисциплинам я оказалась сильнее одноклассников. По другим — слабее. Ребята понимали мои затруднения, да и педагоги тоже. Вскоре образовался тесный круг друзей. Среди них — Женечка Шиловский. Он был очень красив. Глаза, всегда немного грустные, длинные ресницы. Прядь волос вечно падала на глаза. Во время уроков я стала часто ловить его взгляд, обращенный ко мне. Не скрою, что и он мне понравился с первого взгляда. В нем было какое-то врожденное достоинство, которое я высоко ценила. Некоторое время мы не общались наедине. Потом стало привычным, что он стал меня провожать домой на Бронную. Сам он жил с отцом-генералом в Ржевском переулке, тоже неподалеку от школы. В один прекрасный день он пригласил меня в театр, во МХАТ, на «Дни Турбиных» — неслыханный подарок. Для того чтобы купить билеты на этот спектакль, приходилось выстаивать ночь в очереди. Я с восторгом приняла приглашение. В театре я чрезвычайно удивилась, когда Женечка повел меня под руку в партер и усадил в кресло, на спинке которого красовалась табличка «Владимир Иванович Немирович-Данченко». Я ничего не понимала. Удивление усилилось, когда перед началом спектакля импозантный пожилой человек подошел к нам и предложил программку. Женя гордо и несколько смущенно представил меня Михальскому — могущественному главному администратору театра. Я тогда понятия не имела о каком-либо отношении Жени к Булгакову, к МХАТУ, к «Дням Турбиных». Ведь я знала, что его фамилия Шиловский, что его отец — генерал. Много позже я поняла, что Елена Сергеевна[6], мать Жени, поручила Михальскому «осмотреть» меня на нейтральной почве, в театре, и сообщить ей о своем впечатлении. Вероятно, Женя уже что-то рассказал обо мне матери…
Спектакль был превосходный и полностью завладел моим вниманием. Особую симпатию вызвал Яншин
