Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
конец, когда гости перепьются и всем будет пофигу.
А ведь этот творцун в принципе пишет прозу, и писал тогда, когда я еще в школе буквы учил… И Борис Борисович может обратиться и к нему, ведь фамилия известная, примелькалась за много лет…
Нет, нет! Нельзя же видеть конкурентов во всех подряд!
— Эй, братан! — Петька помахал рукой у меня перед лицом. — Да ты вообще сам не свой! Происходит чо?
Густой жар стыда облизал мое лицо изнутри.
— Я… ну… — От оправданий меня спасло появление Маши.
Мелькнула в толпе знакомая головка, трехцветная прическа, и я забыл обо всем, даже о псах режима и кровавом тиране. Разве что отметил, что рядом с ней стоит Равиль Шамсутдинов, главный литературный татарин Всея Руси.
На эту должность, нигде не прописанную, но четко ощущаемую, он назначил себя сам.
Мы с Равилем жили в одном номере на подмосковной конференции «Литература свободы» два года назад, и он меня достал тем, что постоянно демонстрировал, какой он умный, а я тупой. Только благодаря моей несказанной доброте, великолепной терпимости и удивительной скромности я не оставил в комнате его труп, украшенный пустыми бутылками.
— Извини, сейчас, — буркнул я, и рванул через толпу, словно ракета.
Маша увидела меня, но тут же отвернулась и гордо вскинула подбородок.
— Привет, солнышко. — Я взял ее за руку, но она стряхнула мою ладонь, как ядовитое насекомое. — Ну чего ты? На что ты обиделась?
Шамсутдинов исчез, пока я пробивался через скопище народа, но меня это не расстроило.
— Сам подумай. Я не хочу с тобой разговаривать. — Произносилось это в сторону, будто бы не мне, но уходить Маша не спешила, так и стояла на месте, напряженная, точно пружина.
О, горды нравом девы московские, и тщеславие их превыше гор земных и облаков небесных! Понты же их, словно жемчуг из глубин морских, сверкают на солнце, а нрав дев сих подобен нраву зверя хищного, дикого, рыкающего!
Вот в чем пророки израилевы были молодцы — от женщин они держались подальше.
— Ну солнышко, я же твой котик, у меня лапки, — забормотал я, пытаясь снова взять Машу за руку, от чего она уклонилась. — Ты же такая офигительно красивая, понятное дело. Талантливая и великолепная… Ты порвешь этот фестиваль, словно горилла презерватив…
Ледяное лицо моей подружки начало понемногу оттаивать.
Со сцены неслись забористые вирши про козлов, слонов и прочий животный мир, но мы не слушали. Мы существовали в отдельной, волшебной реальности, где находились только вдвоем, видели и слышали только друг друга, и ничто не имело значения, кроме наших глубоких и невероятно искренних чувств.
— Мы же с тобой единое целое, — продолжал я, и Маша опустила голову, улыбнулась. — Между нами нет тайн и секретов, мы не можем расстаться…
Но тут я осознал, что несу, и уже сам смерзся в снежный ком, превратился в ледышку. Нет, я соврал, ведь я не смогу рассказать ей, что произошло со мной сегодня, о «молодцах из ларца» и Борисе Борисовиче, и вовсе не потому, что мне велели молчать, и не потому, что Маша не умеет держать язык за зубами.
Умеет, когда дело касается серьезных дел.
Но она ненавидит сумасшедшего тирана всем сердцем, мечтает уехать из «этой страны» (тм), поселиться в Америке, где не надо бояться полиции, где нет тупых чиновников, преступности и бедности, все богаты и счастливы. На мои попытки намекнуть, что не все в Штатах так уж радужно и что вообще неплохо бы для начала выучить английский, она огрызается, словно гиена, и злится всерьез.
Это что, мне придется скрывать от нее, за какой именно заказ я взялся… если возьмусь? Или придется отказаться, поскольку я не смогу обманывать любимую женщину? Отличный выбор, просто супер.
— …потому что я люблю тебя… — Язык мой продолжал молоть стандартную примирительную чушь, но уже без прежней убежденности, и Маша это почувствовала.
Она резко глянула на меня, колыхнулась трехцветная челка над голубыми глазами.
— Любишь? Если бы любил, то вел бы себя по-другому, а не как последний гад! Отвали! — Маша оттолкнула меня и зашагала туда, где приплясывали, таращась на нас, две ее подружки-подпевалы, из той породы, что такие все поэтические и на всех тусовках пасутся, но срифмовать могут только «попа» и «жопа».
— Солнышко, стой… — попытался воскликнуть я, но червь сомнения, точивший внутренности, помешал сделать это с душой; этой самой души, превратившейся за день в какие-то ошметки, как раз и не хватило, чтобы возглас мой прозвучал искренне и душевно, душещипательно и удушающе.
Вышел жалкий писк, и Маша лишь негодующе фыркнула.
Подружки обступили ее и зашептали с двух сторон, бросая в мою сторону любопытно-ядовитые взгляды. А я, понурив голову, поплелся туда, где ждал меня Петька в компании двух свежих бокалов пива на стойке.
— Эх, братан, — сказал мой друг. — Чо ты прям на нее как ваще, а? Ведь не так надо! Вытрешь об нее ноги, так она сама прибежит! А будешь за ней бегать, так она ноги вытрет! Закон природы, епта.
— Люблю я ее, — отозвался я.
Рифмоплет-зоофил сцену покинул, и около микрофона бесновалось существо неопределенного пола, неведомо почему считавшее себя поэтом и путавшее с талантом умение публично впадать в истерику.
Я пил пиво, но не чувствовал вкуса, слышал голоса, но не различал слов, мне хотелось лечь прямо тут, под стойкой, и умереть, ведь я позорно упустил, профукал шанс помириться… Котик, лапки, солнышко — какие глупости, теперь так и буду жить в пустой квартире, питаться сосисками и пельменями, а за сексом обращаться с женщинам с пониженной социальной ответственностью.
И поделом мне, ведь я бездарность, ничего не значащий ноль в этом жутком мире громадных безжалостных чисел…
— Хорошо, братан! — Поток молчаливого самобичевания прервал Петька, хлопнувший меня по плечу с такой силой, что внутри недовольно закряхтели и «тварь дрожащая», и «право имею», и все остальные мозговые паразиты, без которых творческий человек не может считаться полноценным.
— Ты же это, восходящий звездун отечественных словес, или как там тебя величают, — продолжил он. — А это что значит, в натуре?
— Что? — тупо спросил я.
— Что не годится тебе слюни распускать! — Последовал еще один оживляющий удар по плечу, которое болезненно заныло. — Точно любишь? Тогда действуй! Чего ты тут расселся? Пойдем за цветами.
Я захлопал глазами, точно ошалелый голубок — крыльями.
Точно, и как же я сам не догадался, всему виной проклятое похмелье и незваные гости из прямой кишки госбезопасности!
— Пошли! — Я решительно соскочил с табурета.
***
В «Крокодила» мы вернулись через полчаса,
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
